Источник: Дневник пользователя sachaja на dnevniki.ykt.ru
...Этот человек, князь Шумилов, раньше был богатым тунгусом; теперь он бедный: у него было раньше столько тысяч оленей, сколько сейчас сотен. То, что он отдал в виде подарков, и то, что он отдал в виде сборов, так уменьшили его состояние, что в настоящее время он вынужден питаться рыбой (а это считается оленными тунгусами проявлением бедности) и посылать своих людей добывать пропитание в лесах с помощью луков и стрел. Порох слишком дорог, или его нельзя достать. Точнее, можно, если преподнести подарок (который был бы гораздо ценнее пороха) какому-нибудь богатому гостю. Но не факт, что гость взамен что-то даст.
Теперь Шумилов боится ехать в сторону Охотска, даже в поисках мха для своих оленей, предпочитая, по его словам, жить как настоящий тунгусский кочевник. Это для него лучше, чем быть холопом у различных начальников. Но в то же время Шумилов никогда не отказывался платить причитающийся с него налог. Я нашел его услужливым человеком, хотя чрезмерное потребление спиртного делало его порой сварливым. Мы выкурили с ним трубку, распили бутылку водки, и, так как он говорил на русском языке, мы рассуждали о средствах, которыми Шумилов мог бы помочь мне.
Он сказал (и это было правдой), что он только что поменял место в поисках северных пастбищ. И хотя он мог достичь Охотска, он бы потерял возможность использования пастбищ. Ведь к тому времени, когда он вернется, будет уже зима. Я чувствовал здравый смысл в его словах, но с точки зрения закона он должен был мне помочь. Мы распили еще одну бутылку водки, которую дал мне в Оймяконе отставной казак. Наконец, Шумилов согласился взять меня. В окрестностях есть восемьдесят семь членов его племени, которыми он руководит. Как я часто наблюдал, он имел над ними большую власть. В целом они довольно работящие люди. Меня забавляла их манера ловли оленей. Она напомнила мне охоту на диких волов, которую я видел в Мексике, только с той разницей, что там человек едет на обученной лошади, а тут на олене. Оленеводы используют длинный шнур, который сворачивают в руках так, как матросы сворачивают корабельные веревки. Они выбирают себе жертву и проезжая мимо нее на полном скаку, с большой ловкостью забрасывают веревку с петлей на рога. В Америке это более опасно — всадник вынужден спасаться бегством, если он не сможет загнать бычка в надежный загон.
На следующий день я нанес официальный визит в главную юрту Шумилова. Он опять меня принял в своем праздничном платье, угостил чаем, табаком, жареной олениной и костным мозгом передних ног оленя. Последнее я оценил больше всего, поскольку это блюдо, если потреблять его в замороженном виде, превосходит по вкусу все другие деликатесы подобного рода, за исключением сырой рыбы.
Шумилов специально для меня забил оленя и отправил мне половину; я, конечно, подарил ему немного табака и пороха, и по просьбе его жены — бутылку спирта. Взамен она дала мне две шкуры красной лисы. На третий день мы отправились в путь. Все стадо Шумилова состояло примерно из двух тысяч голов, из которых он для нашего путешествия отобрал пятьдесят оленей. Пятнадцать животных были предоставлены в мое распоряжение, остальные были предусмотрены для потребления в пищу и на случай чрезвычайных ситуаций. Князь сказал, что никто из его людей не знает летний маршрут через горы, поэтому он будет сопровождать меня лично. Я воспринял это как знак доброты и его желание помочь мне, однако, позже осознал, как глубоко заблуждался.
Через десять миль мы остановились в красивой долине из-за сильной снежной бури. Тунгусы быстро установили свой шатер, но там было тесно и грязно. Я предпочел открытый чистый воздух. Однако надо отдать князю должное, он долго упрашивал меня укрыться в своей юрте, описывая все её удобства.
На следующий день мы прошли 30 миль: первую половину мы шли вдоль долины, другую — через холмы, ведущие к Туора-Юрях, которую мы пересекли еще накануне.
На третий день один нагруженный олень начал отставать и ослабевать, так как снег был очень глубокий, а наст недостаточно плотен, чтобы выдержать оленя.
Олень не может тащить на себе больше ста фунтов, но со ста фунтами по хорошим дорогам он в состоянии пройти тридцать-сорок миль, в противном же случае — в среднем шесть или семь миль в день. У тунгусов были ружья, и мы добыли нескольких куропаток и одного дикого оленя, который был поровну разделен между нами. Дикие олени обычно считаются некогда сбежавшими домашними оленями.
На четвертый и пятый день мы продвинулись совсем немного — погода была плохой, уставшие олени падали, четыре оленя погибло. Князь рассердился и угрожал либо оставить меня здесь или отвезти назад, с чем я не был согласен. Но, зная тунгусский характер, я был осторожен, и избегал провокационного или оскорбительного поведения.
Мы достигли высокого перевала, который ведет к окрестностям Idgiga (cкорее всего, Кокрен имеет в виду Гижигу. – прим. sachaja), но не смогли пересечь его из-за глубины снега. На шестой день мы возобновили попытки перейти перевал, но снова были вынуждены отказаться — три вьючных оленя погибли, а остальные настолько ослабли, что даже неспособны были нести багаж.
Потеря оленей была для Шумилова тяжелой утратой, и мне осталось лишь пожалеть его. Мы задержались на три дня, чтобы достать оленей, затем было решено вернуться в Оймякон и попытаться перейти перевал на лошадях. Данное решение показалось мне довольно обоснованным.
Поскольку князь жаловался, что у него недостаточно оленей, чтобы взять мой багаж, я решил уничтожить его большую часть.
Когда Шумилов увидел, что я собирался сделать, он запротестовал против моего решения, спрашивая, почему я не отдал вещи ему. Я сказал, что мог бы подарить ему почти весь свой багаж, если бы он сопроводил меня к Охотску к 20 мая. Когда он отказал мне, я сжег свою одежду и спальный мешок, так как был уверен, что Шумилов пытается надуть меня. Ведь вынудив меня оставить багаж, он бы потом забрал его себе.
Убедившись, что я был непоколебим, он начал поминать Богородицу и святого, в честь которого был назван, и сказал, что я должно быть еретик и у меня нет веры — он поплевался, выругался, топал ногами и крестился, как сумасшедший.
Я лишь посмеялся над ним, и хотя мне предстояла трудная задача возвращаться в Оймякон в одиночку, я был полон решимости дожечь все вещи, которые не были мне нужны в это время года. Наконец, Шумилов сказал, что на самом деле возвращение в Оймякон было заранее обговорено. Так что я все равно должен вернуться к якутам.
Покидая князя Шумилова, я выменял у него на остатки табака, приобретенного еще в Оймяконе, хорошего оленя. Олень может весить около ста пятидесяти фунтов. Я думал, такого количества мяса достаточно, чтобы я смог достичь Охотска. Но тунгус снова пытался меня надуть. Он хотел сразу убить оленя, чтобы забрать шкуру забитого животного.
Поскольку у меня не было на чём спать, я был не в настроении позволить себя так легко перехитрить. Поэтому ответил, что не обязан убивать оленя до той поры, пока это не станет необходимым. А получить шкуру он сможет только тогда, когда я забью оленя. Бедный Шумилов, у которого уже был приготовлен нож для забоя, был очень раздражен, что я оказался таким же хитрым, как и он.
В Оймякон я вернулся на восемнадцатый день, с большим трудом перейдя Туора-Юрях и Boulabot (возможно, речка Буруолабыт — приток Индигирки.). Край, по которому я направлялся, был безлюден, но с хорошими пейзажами — многочисленные озера, густой и высокий лес. Это любимое место отдыха тунгусов — много мха для оленей, хорошая рыбалка, много белок и лисиц.
Приобретя свежих лошадей, я навсегда покинул Оймякон, получив от своего старого друга Готовцева четверть туши бычка и тушу лошади для якутов. Кроме того, нам дали полтора пуда ржаной муки, и, по меньшей мере, десять пудов масла и кислого молока.
В первый день мы прошли десять миль и остановились на берегу Куйдусуна (Koudousou). Полноводность и быстрое течение этой реки, а также немалое количество плывущих льдин сделали нашу переправу трудной и опасной, хотя у нас и была маленькая лодка, к которой мы привязывали лошадей и переправляли их по очереди. Несмотря на это, бедные животные совершенно выбились из сил.
Когда мы перебрались на другой берег, от меня потребовались мои познания в медицине. К тому времени я уже прославился исцелением астмы, паралича, глазных и прочих болезней, а поскольку занимался я этим бесплатно, у меня было много пациентов. Если бы у меня была с собой хоть какая-нибудь книга по медицине, возможно, я смог бы принести пользу.
За Куйдусуном земля на целых двадцать миль была затоплена, из-за чего многочисленные поселения оказались отрезаны друг от друга.
Впрочем, многие жители плавали между селениями на лодках, которые держат специально для таких случаев.
Мой следующий маршрут проходил по правому берегу Kourounaksouta (возможно, речка Куранах — приток речки Ан-Алас, впадающей в Куйдусун. Окончание –souta может быть искажением як. «салаа», т.е. приток. – прим. sachaja), которая, как и другие реки в этой в долине, впадает в Оймякон. Вечером я приготовил себе на ужин саламат. Это ржаная мука, прокипяченная в масле и доведенная до густоты овсяной каши. Что-то похожее я ел, когда спускался вниз по Волге.
Два следующих дня прошли очень хорошо — преодолели около шестидесяти миль по низким топким болотам, добыли парочку уток и приятно провели вечер.
Повторно перейдя Куйдусун, мы достигли Konkuy (один из притоков Индигирки, именуемый в те годы как Кюнкюй (Күҥкүй). — прим. sachaja), также впадающую в Оймякон. Здесь начинается горная гряда, идущая к юго-востоку и юго-западу. Лошадям не стало хватать корма, так как местные пастбища лучше подходят для оленей, чем для лошадей. Отсюда, от Konkuy, есть две дороги на Охотск, одна — западным, другая — восточным берегом Охоты. Без учета непредвиденных обстоятельств первая занимает семь дней, вторая — десять дней. Первая идет по ровным и непрерывным болотам, вторая — по высоким и суровым каменистым горам. Несмотря на возможность задержки в пути из-за быстрого течения реки и ледохода, я, желая помочь лошадям бедных якутов, предпочел первый вариант. Ведь в окрестностях горных дорог плохое пастбище, да и дорога хуже.
Мы прошли тридцать миль вдоль долины, окаймленной высокими остроконечными горами, по романтическому месту, мимо быстрого и шумного Куйдусуна. Я заметил аккуратную могилу с крестом над ним в память о ламутском князе, который умер здесь несколько лет назад, кочуя со своими оленями.
Нам надоел сильный дождь. Из-за сырости ночь провели очень плохо. На следующий день все вокруг говорило, что дождь продолжится. Я уменьшил пайки мяса наполовину, опасаясь того, что погода нас задержит.
Поскольку надвигался ураган, а нам и так было очень неуютно в наших одеждах из мокрых шкур, мы сначала решили сделать остановку. Но чуть позже поторопились продолжить наше путешествие по возвышенной долине, где снег был мягким и очень глубоким. Не было видно даже кустов, не могли найти дров для костра и корм для лошадей.
Я почти никогда не видел мест, где лошади не нашли бы себе пропитание, раскапывая копытами снег. Но здесь это было невозможно из-за глубокого снега. Казалось, бедные животные знали об этом и даже не тратили силы на добычу корма.
У якутов были унылые лица из-за препятствий, с которыми мы столкнулись, поскольку они никогда не видели таких трудных дорог. Считалось, что обычно в этой части долины в это время года можно было найти хорошие пастбища. Так как лошадям было очень трудно, наше путешествие пришлось продолжить пешком.
Свои снегоступы я отдал одному из проводников, который из-за большого веса все время проваливался в снег. Когда проваливался я, проводник со снегоступами оказывался рядом и помогал выбраться.
Нам часто приходилось идти по краям уступов, учитывая каков снег. Я привык, как и коренные жители, довольно хорошо рассчитывать, выдержит ли меня наст или нет. Я стал обращать внимание на то, как лошади отказывались идти дальше, их проницательность в этом случае была равной человеческой. Таким образом же поступает хорошая ведущая собака на нартах, которая никогда не поведет ведомых собак по глубокому снегу или воде.
На третий ужасный день мы вышли к одинокому дереву, на котором было много приношений из конского волоса. Преодолев этот отвратительный маршрут продолжительностью не менее шестидесяти миль, к вечеру мы остановились на берегу озера, из которого, как говорят, берут начало реки Охота и Куйдусун, текущие в противоположных направлениях. Это вызвало в моей памяти слова из замечательной работы господина Барроу о реках, в которой говорится, что хотя это не является физически невозможным (чтобы две реки из одного озера текли в противоположных или в любых других направлениях), тем не менее, случаев таких неизвестно.
Примечание: Вероятно, Кокрен имеет в виду озеро Куйдусунское, откуда берет начало река Куйдусун. Истоки реки Охота находятся недалеко оттуда, но не в этом озере. Не исключено, что Кокрен мог не совсем верно растолковать слова проводников, и последние рассказывали об озере Куйдусунское, а имели в виду «соседнюю» реку Делькю, воды которой в результате бифуркации русла, действительно впадают сразу в два океана — Тихий и Северный Ледовитый.
Любопытно отметить, что сейчас, когда я пишу эти строки, я прочел в Literary Gazette упоминание о подобном явлении, о котором сообщили эскимосы. И действительно, изучив карты той области, я не сомневаюсь в истинности этого факта. Разве не вытекают несколько рек из озера Байкал или из Каспийских морей или озер?
У нас осталось мяса только на один день, к счастью, проводники подстрелили пару куропаток. Также немного было ржаной муки и масла. С этой едой мы надеялись пересечь реку без каких-либо последующих трудностей.
В четыре утра было 13° мороза по Реомюру (-16,2 °С. — прим. sachaja), а в полдень 73° жары по Фаренгейту (+22,8 °С. — прим. sachaja.). Через сорок миль трудного пути, мы, наконец, достигли реки, которая означала завершение этого ужасного путешествия. Река была полна перекатов, быстрин.
На островках этой реки произрастали береза, лиственница, ольха, а также тополь. Немало росло диких ароматных ягод. Пастбища чрезвычайно богатые. Пейзаж был, кроме того, во многих местах, очень красив. Река предоставляла новое зрелище — стиснутая очень красивыми природными стенами из кристального льда, она ревела от скорости течения.
Однажды во время нашего унылого маршрута, мы столкнулись с двумя белыми медведями, направляющимися на север, но страх, вероятно, обоюдный, удерживал нас на расстоянии.
Вдоль Охоты мы прошли еще двадцать пять миль, лошади перестали испытывать недостаток в кормах, но наши запасы еды подошли к концу. Мы снова попали под дождь, из-за которых реки быстро вздулись.
Остатки оленьего мяса настолько испортились, что я не мог им питаться. Но якутам так нравится вонючее мясо, что они съели все без остатка, сожалея лишь о том, что его было очень мало.
На второй день без еды и под проливным дождем, мы прошли почти пятьдесят миль, с лошадьми переплывая и пробираясь через тридцать или сорок небольших бурных потоков, образованных от дождей и таяния снега с восточной цепи горы. Пересохнут ручьи примерно к сентябрю.
Мы потеряли одну лошадь, которую один из потоков унес в Охоту. Наконец, с большим трудом мы достигли брода на Охоте. Однако перейти было невозможно, ибо, по мнению проводников, лошади могли бы пересечь реку лишь без груза. Поэтому мы сделали привал, а на следующее утро нашли место, где на противоположном берегу стояла лодка. В этом месте мы разгрузили лошадей и загнали их в реку. Все они благополучно перебрались на тот берег. Вопрос был в том, как забрать лодку. Единственным, кто умел плавать был я, но вода была еще такой холодной, что мне не хотелось туда лезть. Но необходимость вынудила это сделать. Я нашел короткий, толстый и очень плавучее бревно и пересек поток в самом узком месте. К моему поясу привязали веревку, другой конец которой держали мои спутники. Скорость потока снесла меня вниз по течению больше, чем на сто ярдов, но якуты, которые бежали рядом, в любой момент готовы были меня вытащить обратно. Однако я благополучно достиг другого берега, мгновенно скинул свою одежду и начал интенсивно двигаться, чтобы согреться.
Ширина потока, где нужно было плыть, была всего 15–20 ярдов, а то место, где поток был наиболее интенсивным, всего 4–5 ярдов. Но все же мне с большим трудом удалось переплыть это небольшое расстояние. Это достижение было с благодарностью признано изумленными якутами, когда я вернулся с желанной лодкой. Лорд Байрон переплыл Геллеспонт, а Джон Кокрен — Охоту! Из двух этих подвигов мой, несомненно, сложнее; его сиятельство не был ни усталым, ни голодным, ни замерзшим и не был принуждаем к этому предприятию, в то время как у меня была необходимость бороться со всеми этими обстоятельствами…
Иллюстрация из англоязычного издания «Капитан Джон Дандас Кокрен прошел 3000 миль пешком и женился на леди из Камчатки» (источник)
Вот так описывает свое невероятное путешествие «первый турист Якутии»… И неважно, что его рассказ местами напоминает байки барона Мюнхаузена или имеет всякого рода неточности. Ведь все равно видно, что это был безгранично смелый человек, обладающий добрым сердцем, пытливым умом, редкой наблюдательностью и тонким чувством юмора. Поэтому хочется верить, что когда-нибудь историей бравого капитана британского флота Джона Дандаса Кокрена заинтересуются не только читатели данного блога, но и, может быть, даже киноделы.
