Покорители великого океана

2,8K

В книге представлены очерки, повествующие о том, как наши соотечественники прокладывали морские пути от материка до берегов Камчатки и обживали полуостров, открывали и осваивали Курильские, Командорские, Алеутские острова и побережье Аляски; о подвижниках — мореходах, служилых людях, купцах и промышленниках — известных и неизвестных широкому читателю.

Источник: камчадалы.ru

Содержание книги:

• “Вместо предисловия. Святыни Русской Америки” — о “значении Нижнекамчатской церкви Успения Богородицы в истории русского православия на Дальнем Востоке Российской империи и в Русской Америке” и необходимости ее восстановить;
• “Камчатка”:
  • “Иван Голыгин” — об Иване Осиповиче Голыгине:
    • “Океан Великий” — в тексте также упоминаются: Ермак Тимофеевич, Иван Юрьевич Москвитин, Василий Данилович Поярков, Усов, Федот Алексеев Холмогорец, Семен Иванов сын Дежнев;
    • “Наследник морехода” — в тексте также упоминаются: Осип Голыгин (отец Ивана Голыгина), Андрей Горелый, Петр Андреев сын Ярышкин, Григорий Федоров Пущин, Леонтий Трифонов, Третьяк Васильев сын Смирнягин, Семен Дежнев, великий князь Алексей Михайлович;
    • “Пенжинский прикащик” — в тексте также упоминаются: Владимир Атласов, Семен Дежнев;
    • “Река Голыгина”;
    • “Возможно ли это?” — в тексте также упоминаются: Матвей Коткин, Тарас Васильевич Стадухин, Михаил Стадухин, Иван Барятинский;
    • “Еще одна тайна” — в тексте также упоминается Семен Дежнев;
    • “Камчатский бунт, год 1690-й…” — в тексте также упоминаются: Владимир Атласов, Петр Петрович Зиновьев, Филька Щербаков, Ивашка Паламшин, Мишка Онтипин, Софонко Ильин, Ивашка Ондронов, Микитка Гребенщиков, Игнашка Шишев, Офонька Балушкин;
    • “Две версии” — в тексте также упоминаются: Владимир Владимирович Атласов, Иван Васильевич Голыгин (племянник Ивана Осиповича Голыгина), Лука Морозко Старицын;
  • “Архангельские мореходы” — о Никифоре Моисеевиче Тряске, Кондратии Мошкове, Якове Невейцыне, Иване Бутине:
    • “Путь в Камчатку” — в тексте также упоминаются: Петр I, Атласов, Василий Щепетной, Гагарин, Траурнихт, Петр Гуторов, Михаил Васильевич Стадухин;
    • “По именному указу” — в тексте также упоминаются: Петр I, Гагарин, Генрих Буш, Карл XII, Кирилл Плотницкий, Иван Каргополов, Варфоломей Федоров, Михаил Карамакулов, Кузьма Соколов, Ф. Веселаго, Петр Гуторов, Алексей Петриловский, Витус Беринг;
    • “Большой Камчатский наряд” — в тексте также упоминается Яков Агеевич Ельчин;
    • “Тайная воля Петра” — в тексте также упоминаются: Иван Козыревский, Федор Лужин, Иван Евреинов, Петр I;
    • “Первая Камчатская” — в тексте также упоминаются: Петр Великий, Витус Беринг, Шпанберг, Чириков, Семен Дежнев, Иван Голыгин;
    • “Земля Кыымылыг, или Аляска” — в тексте также упоминаются: Беринг, Иван Федоров, Михаил Гвоздев, Ефим Пермяков, Лаврентий Поляков, Федор Паранчин, Алексей Малышев, Миллер, Семен Дежнев;
    • “И еще одно открытие” — в тексте также упоминаются: Петр I, Беринг, Никифор Трапезников;
  • “Иван Козыревский” — об Иване Петровиче Козыревском:
    • “Проклятие рода Козыревских” — в тексте также упоминаются: Федор Иоаннович Козыревский, Алексей Михайлович, Петр Федорович Козыревский, Авраамий, Траурнихт, Тимофей Кобелев, Потап Серюков, Петр I, Зиновьев, Федор Верхотуров-Протопопов;
    • “Сговор на крови” — в тексте также упоминаются: Петр Козыревский, Василий Колесов, Ламаев, Михаил Наседкин, Владимир Владимирович Атласов, Крашенинников, Протопопов-Верхотуров, Шелковников, Ивар Азидам, Петр I, Андрей Виниус, Данила Беляев;
    • “Курильские острова” — в тексте также упоминаются: Алексей Александровых, Василий Колесов, Данила Яковлевич Анциферов, Григорий Переломов, Ламаев, Сан, Миллер, Евреинов, Беринг, Крашенинников, Кириллов, Страленберг;
    • “В монашеской рясе” — в тексте также упоминаются: Василий Севастьянов, Василий Колесов, Константин Киргизов, Иван Енисейский, Петр I, Владимир Атласов, Алексей Петриловский, Кузьма Соколов, Никифор Тряска, Василий Качанов, Купка, Кивря, Максим Лукашевский, Игнатий Козыревский (инок Игнатий, монах Игнатий, он же Иван Козыревский), Иван Уваровский, Иван Рикитин, Петр Чириков, Осип Липин;
    • “Якутск и Москва” — в тексте также упоминаются: Феофан, Гагарин, Беринг, Афанасий Шестаков, Атласов, Анна Иоанновна, Антоний, Семен Климовский, Осип Миронов (Миронов-Липин), Петр Чириков, Анциферов, Шестаков;
  • “Матрос Сметанин” — о Лаврентии Сметанине:
    • “В устье Амура” — в тексте также упоминаются: Витус Беринг, А. Ф. Шестаков (Афанасий Шестаков), Д. И. Павлуцкий, Иван Григорьевич Шестаков (племянник Афанасия Шестакова), Кондратий Мошков, Г. Невельской, Михаил Гвоздев, Иван Федоров;
    • “Япония” — в тексте также упоминаются: Мартын Шпанберг, Василий Эрт, Иван Бутин, В. Вальтон;
    • “Забвение” — в тексте также упоминаются: Мартын Шпанберг, П. Кутузов, С. Гардеболь, Креницын, Левашов;
• “Русская Америка”:
  • “Емельян Басов” — о Емельяне Софроновиче Басове:
    • “Неистовый Игнатий” — в тексте также упоминаются: Афанасий Шестаков, Игнатий Козыревский;
    • “Выбор пути” — в тексте также упоминается Козыревский;
    • “Несостоявшийся поход” — в тексте также упоминаются: Скорняков-Писарев, Девиер, Александр Меншиков, Александр Долгоруков, Мартын Шпанберг, Козыревский;
    • “Командорский остров” — в тексте также упоминаются: Петр Колокольников, Евтихий Санников, Лука Наседкин, Петр Верхотуров;
    • “Остров Медный” — в тексте также упоминаются: Евтихий Санников, Михаил Неводчиков, Дмитрий Наквасин, М. В. Ломоносов;
    • “Фальшивое богатство” — в тексте также упоминаются: Ломоносов, Дмитрий Наквасин, Петр Яковлев, Иван Козыревский;
  • “Михаил Неводчиков” — о Михаиле Васильевиче Неводчикове:
    • “Минуя Командоры” — в тексте также упоминаются: Евтихий Санников, Емельян Софронович Басов, Беринг, Чириков, Никифор Трапезников, Афанасий Чебаевский;
    • “Рисовальщик карт” — в тексте также упоминаются: Витус Беринг, Мартын Шпанберг;
    • “Ближние Алеутские острова”;
    • “Карагинцы”;
    • “Судьба подштурмана” — в тексте также упоминаются: Креницын, Левашов, Дудин-больший, братья Шмалевы;
  • “Степан Глотов” — о Степане Гаврииловиче Глотове:
    • “Гвозденник «Святой Иулиан»” — в тексте также упоминаются: Иван Никифоров, Никифор Трапезников;
    • “Лисьи острова”;
    • “Бухта Бечевинская” — в тексте также упоминаются: Никифоров, Трапезников, Иван Бечевин, Крылов, Гавриил Пушкарев, Дмитрий Пайков, Михаил Неводчиков;
    • “Кадьяк” — в тексте также упоминаются: Иван Лапин, Василий Попов;
    • “Секретная экспедиция” — в тексте также упоминаются: Михайло Ломоносов, В. Я. Чичагов, Петр Кузьмич Креницын, Пономарев, Шишкин, Емельян Басов, Андреян Толстых, Михаил Неводчиков, Гавриил Пушкарев, Беринг, Михаил Гвоздев, Михаил Левашов, Сметанин;
  • “Отчаянные люди”:
    • “Тайный умысел Федоса” — в тексте, помимо Федоса (Федота) Холодилова, упоминаются: Никифор Трапезников, Андреян Толстых, Басов, Иван Рыбинский, Евтихий Санников, Глотов, Пономарев, Игнатий Уваровский, Стефан Уваровский, Петр Шишкин, М. Холодилов, Василий Берх, Степан Корелин, Дмитрий Брагин, Григорий Шавырин, Дружинин, Иван Коковин, Давыдов, Хвостов, Протасов, Куликов (Кульков?), Иван Саввич Лапин;
    • “Невезение штурмана Чурина” — в тексте, помимо Максима Чурина, упоминаются: Должантов, Иван Синдт, Беринг, Гвоздев, Федоров, Г. И. Шелихов, Джеймс Кук, Гор, Петр Креницын, Дмитрий Бочаров, Степан Глотов, Гавриил Пушкарев, Левашов, Август Мориц Беньевский, Федос Холодилов;
    • “Камчатка — Кантон” — в тексте упоминаются: Федос Холодилов, Алексей Чулошников, Беньевский, Максим Чурин, Дмитрий Бочаров, Герасим Измайлов, Филипп Зябликов, Иван Рюмин, Спиридон Судейкин, императрица Екатерина;
    • “Земля российского владения” — в тексте упоминаются: Иван Савич Лапин, Герасим Алексеевич Измайлов, Джеймс Кук, Григорий Иванович Шелихов, Павел Лебедев-Ласточкин, Мангусс фон Бем, Никифор Трапезников, Лука Алин, Петр Сидоров, Дмитрий Иванович Бочаров.

Вместо предисловия. Святыни Русской Америки

11 декабря 1842 года епископ Камчатский, Курильский и Алеутский Иннокентий Вениаминов прибыл в Нижнекамчатск. И в этом не было ничего удивительного — с 19 августа 1842 по 9 февраля 1843 года, 174 дня, епископ Иннокентий путешествовал по вверенной ему епархии.

Удивительное начнется позже, что вообще, наверное, очень характерно для нашей отечественной истории. При жизни камчатский епископ станет митрополитом Московским и Коломенским. После смерти — апостолом Сибири и Аляски. Точнее — Аляски, потому что Сибири и самой Камчатке не позволено было иметь святых, и мы совсем недавно только начали осознавать значимость этого великого человека, его святость.

Но самое удивительное, что даже сегодня святыми для нас становятся не только его деяния, слова и мысли, но и многое другое, с чем некогда была связана его жизнь.

Об этом и будет мой рассказ.

На следующий день после приезда в Нижнекамчатск епископ сделал в своем путевом журнале следующую запись:

«Церковь деревянная, прочная, собранная из двух церквей, существовавших здесь до 1827 года, проповеднической Успенской и приходской Николаевской. Престол в ней один в честь и память Успения пресвятой богородицы. Колокольня начата строиться, пока не докончена за неимением средств. Утвари, ризницы и образов в серебряных ризах очень много, так что всего серебра и утвари до пяти пудов; и в этом отношении она есть первая из всех Камчатских и прочих в Камчатской епархии находящихся церквей; но вкладами ныне очень не богата по малости и бедности прихожан.

Нижнекамчатская церковь по времени существования есть первая из всех церквей Камчатской епархии. В 1742 году определенный в Камчатку для проповеди слова Божия архимандрит Иоасаф Хотунцевский в Нижнекамчатске имел свое пребывание при Успенской, которая с того времени и до 1823 года называлась проповедническою, а священники и причетники проповедническою духовною Свитою».

Таким образом, епископ Иннокентий одним из первых в России подчеркнул значение Нижнекамчатской церкви Успения Богородицы в истории русского православия на Дальнем Востоке Российской империи и в Русской Америке.

В последующих трудах Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского, мы обнаруживаем и то, что он — опять же первым! — пытался определить и истинную дату начала летоисчисления русского православия в Русской Америке. И определил ее гораздо точнее, нежели это сделали историки после него — те ошиблись на полстолетия.

«…Казак Андреян Толстых, около 1743 года открывший острова, известные под именем Андреяновских, вероятно, первый начал крестить тамошних жителей. Мещанин Иван Глотов, открывший острова, известные под именем Лисьих, в 1759 году первый окрестил малолетнего сына одного из родовых начальников лисьевских алеутов, которого он вывез с собою в Камчатку, где этот первенец Уналашкинской церкви прожил несколько лет и, выучившись русскому языку и грамоте, возвратился на свою родину с властию главного тоена (начальника), данною ему от Управлявшего Камчаткою, и очень много примером своим содействовал распространению Христианства… На Кадьяке христианская вера явилась уже во время пребывания г. Шелихова, основателя нынешней Американской Компании и первого ктитора Американских церквей».

Иными словами, утверждал митрополит Иннокентий, история русского православия Русской Америки связана с самым начальным периодом ее освоения — задолго до создания Российско-Американской компании. А освоение Алеутских островов и Аляски началось именно с Нижнекамчатска. Как из Нижнекамчатска же пришло сюда православие — через полномочных представителей Успенской проповеднической церкви — казаков, промышленников, мореходов.

Сам РУССКИЙ НАРОД нес православие в Русскую Америку.

С какого же года это все началось? Вероятно, с 1747 года, когда мореход Михаил Неводчиков вывез с открытых им Ближних Алеутских островов алеута Темнака (Томиака).

Стало быть, митрополит Иннокентий был абсолютно o прав — история русского православия в Русской Америке начинается с 40-х годов XVIII столетия. Но словно вырваны кем-то специально эти страницы из истории. Несмотря на это, святой Иннокентий спустя век все же вносит свои поправки в историческую правду. Мы же обязаны добиться, чтобы эти поправки были внесены и в официальную историю русского православия в Северо-Западной Америке и изменить очередную дату церковного юбилея на Аляске — не 200 лет в 1994 году, а 250 лет в 1997!

Это одно из удивительных вмешательств святого Иннокентия в нашу сегодняшнюю жизнь.

А вот и другое. Вспомните первую цитату (из путевого журнала) об Успенской церкви.

Так вот, первая из церквей Камчатской епархии каким-то чудом сохранилась. Первая и последняя из камчатских церквей. Единственная. Не сохранился сам Нижнекамчатск — былая столица Камчатки, первый ее город. Все снес ветер времени. А Успенскую церковь пощадил.

Конечно, не осталось здесь ни риз, ни богатых окладов, ни икон — все расхищено и осквернено. Власти, закрыв церковь в 20-х годах, пытались приспособить ее то под ясли, то под клуб, то под гараж. Затем и вовсе бросили — за ненадобностью.

Выпилена часть стены, взломан пол — кто-то искал клад, срублены кресты, пробита крыша. Но сруб остался. Еще крепок. Цепки замки бревен. Плотно лежит многослойная береста… То есть церковь можно восстановить. Сохранить святыню — колыбель русского православия. Отдать ее верующим и открыть в церковь широкий доступ людей. Ветер перемен коснулся сегодня многих из нас, начался процесс национального возрождения, и мы, наконец, почувствовали себя сыновьями РОССИИ. Нам небезразличны стали наши святые, их деяния и судьба, ближе общечеловеческие идеалы и заповеди православия, дороже исторические события и факты из жизни россиян.

А вот и первые плоды этого духовного возрождения: в Усть-Камчатске (районном центре, на территории которого находится Успенская церковь) начаты работы по созданию Исторического культурно-этнографического центра «Нижнекамчатский острог» и восстановлению церкви Успения пресвятой Богородицы как действующего храма или храма-памятника. Эти работы ведет межотраслевое объединение, в которое вошли в качестве учредителей ведущие организации Усть-Камчатского района. Возглавил объединение директор Усть-Камчатской лесоперевалочной базы Геннадий Борисович Березкин. Объединение осуществляет свою деятельность под эгидой Усть-Камчатского райисполкома (председатель — Валерий Николаевич Потапов).

Чтобы успеть вовремя и качественно завершить работы по восстановлению Успенской церкви и созданию Исторического культурно-этнографического центра «Нижнекамчатский острог», Усть-Камчатский райисполком и Общество изучения Охотско-Камчатского края и Русской Америки учредили Фонд восстановления Успенской церкви.

Его счет №700823 в Камчатпромбанке г. Петропавловска-Камчатского, МФО 275330.

Кроме того, правление Фонда обратилось к губернатору штата Аляска, православным общинам и общественности Аляски и Калифорнии с призывом о создании там фондов помощи в восстановлении Успенской церкви.

Итогом этой совместной работы должно стать восстановление утерянных духовных, нравственных, культурных и экономических связей трех исторических центров Русской Америки: Нижнекамчатска, Новоархангельска — столицы Русской Америки — и форта Росс. Связей, освященных именем святого Иннокентия.

I. КАМЧАТКА

Иван Голыгин

Океан Великий

Путь к океану лежал неблизкий. Сначала по суше — начатый Ермаком Тимофеевичем в 1581 году и завершенный Иваном Юрьевичем Москвитиным на берегу моря Ламского (будущего Охотского) в 1639-м. Затем Амур-батюшка вынес сюда и суденышки Пояркова, Василия Даниловича, якутского письменного головы. И тогда, в 1645-м, предпринята первая попытка русских людей покорить море-океан, раскрыть его тайны и пройти по морским дорогам к незнаемой еще земле в той стороне, где восходит над морской волной солнце красное… Но не смогли поярковцы оторваться от берегов моря Ламского и пробились лишь на север, к зимовью, заложенному на морском берегу еще Иваном Москвитиным.

В это же время далеко на Севере, в Нижнеколымском остроге, замышляет поход на восток для поиска богатой соболями реки Погычи приказчик московского купца Усова Федот Алексеев Холмогорец. К нему для сбора ясака прикомандирован и казак Семен Иванов сын Дежнев.

20 июня 1648 года начат был тот поход на семи кочах. И хоть раскидало и суда, и людей, и судьбы по студеным волнам, но были это уже волны Великого Тихого океана. И непокорный, он был покорен ими, живыми и погибшими, обретшими бессмертие и неизвестным по сей день потомкам, великими мореходами и сыновьями российскими…

Наследник морехода

Отец Ивана, Осип Голыгин, тоже оставил имя свое в истории как казак-мореход. Известно, что в 1662 году шел он с Андреем Горелым на коче — поморской кочмаре, трехмачтовом плоскодонном судне с двойной обшивкой — на Индигирку, но их «замороз взял в Омолоевской губе», то есть не пропустили морские льды… Так что и Ивану Осиповичу с самого детства море знакомо было, и под парусами, стало быть, ходил не раз, и не только рассказы о мореходах славных слушал с жадностью, но и сам знал многих.

Осип Голыгин или в море погиб, или зацепила его в тундре стрела недобрая, а может, просто сдал казак на старости лет, но в 1670 году поверстан на его место казачье сын Иван. 20 июня сошлись в круг по старинному, с Запорожья и Дона принесенному обычаю казаки якутские и подписали эту бумагу:

«Се аз Якутцкого острогу дети боярские Петр Андреев сын Ярышкин, Григорий Федоров Пущин, Леонтей Трифонов, сотник казачей Третьяк Васильев сын Смирнягин, атаман казачей Семен Дежнев… поручилися семи в Якутцком остроге по казачье сыне по Ивана Осипове сыне Голыгине… быти… Ивану… за нашею порукою в Якутцком остроге великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича… в казачьей службе.

И будучи за нашею порукою зернью и карты не играть и за пьянством не ходить, и не каким воровством не воровать, и великого государя службы не збежать, и великого государя денежное и хлебное, и соляное жалование не снесть. А буде они Иван… за нашею порукою, будучи великого государя в службе, учнут каким воровством воровать, зернью и карты играть или учнут за пьянством ходить, или великого государя денежное и хлебное, и соляное жалование снесут — и на нас, на порутчиков великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича… пеня, а пеню, что великий государь укажет».

«Пенжинский прикащик»

Камчатка, как известно, открыта и присоединена к России анадырским приказчиком, казачьим пятидесятником Владимиром Атласовым в 1697–1698 годах. Но под атласовской Камчаткой подразумевается в данном случае только сам полуостров — земли ительменов и курилов. Материковая же его часть — корякские земли — была освоена русскими гораздо раньше. Так, в 1679 году на реке Аклан (Оклан), притоке реки Пенжины, был основан Акланский острог (Пенжинское зимовье) для сбора ясака (налога пушниной) с местного населения, и сюда ежегодно отправлялись из Якутска казачьи отряды во главе с приказчиком.

В начале восьмидесятых годов приказчиком Пенжинского зимовья был назначен казачий десятник Иван Осипович Голыгин. Путь сюда от Якутска лежал долгий: морской дорогой, проторенной еще Семеном Дежневым «со товарыщи», пользовались редко, точнее, совсем не пользовались — опасно, да и лед очень часто забивал летом этот проход в Великий океан. Шли пешком или ехали по зимнику — сбитому морозами снежному насту — на собаках или на оленях. Так вот добирались до Анадырского острога, оттуда через водораздельный хребет переваливали в верховья Пенжины, к «ясашному» зимовью — рубленому дому о двух половинах: в одной — жилье казачье, в другой — казенка, где коротали свой век корякские заложники-аманаты. Рядом с домом — амбар холодный, здесь и хранился ясак — «мягкая рухлядь», пушнина для государевой казны.

В 1683 году возвращается пенжинский приказчик Иван Голыгин в Анадырь. И вот тут-то начинается тайна…

Река Голыгина

В Анадырском остроге-крепости, как по тем временам и положено, держит ответ пенжинский приказчик перед анадырским комендантом за свой поход и ясачный сбор. И вот что интересно — до нас дошел список сданного им здесь имущества, где, кроме всего прочего, перечислены судовые снасти и якорь. Зачем они были ему нужны там, на Пенжине, ведь не «просто так» тащил он многопудовый груз за тысячи верст через хребет и тундру?

А может быть для того, чтобы строить суда и сплавляться к устью Пенжины-реки и «взымать ясак» с тамошних понизовых жителей? А может быть для похода не только на низовья Пенжины готовил он снасти и строил суда — на реке-то можно было и без снастей обойтись — она, хоть и широкая (и в наши дни судоходная), но не настолько же опасная, чтобы к плаванью по ней сыну морехода как к «вояжу морскому» готовиться следовало?

А может быть другие цели и планы были у Голыгина, и готовился он к непростому плаванию — по морю Ламскому? И только ли готовился? Может был и сам поход тот морской? Не потому ли у южной оконечности Западной Камчатки, где заворачивают стремительные течения через Курильские «переливы» в океан Великий, одна из небольших речушек и по сей день зовется рекой… Голыгина? Может быть…

Возможно ли это?

Вроде бы известно сегодня каждому, что Охотское море русские моряки смогли покорить только в 1716 году, когда был пройден на лодии «Восток» морской путь от Охотска до Большерецкого острога. А тут — в 1683 году? Сказки какие-то…

Но в сборнике документов «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах», который вышел в 1952 году, есть такое вот примечание составителя М.И. Белова:

«… в 1648 г. Матвей Коткин на коче в караване с другими торговыми людьми отправился с Лены на Колыму… Одним из его порученников являлся Тарас Васильевич Стадухин, пенежанин, брат Михаила Стадухина. Тарас прослужил на Колыме до 70-х годов XVII века и в воеводстве князя Ивана Барятинского (1666–1670 гг.) совершил оттуда плавание вдоль берегов Чукотского полуострова на реку Пенжину».

Выходит, возможно.

А вот и некоторые подробности того, самого первого, вояжа вокруг Камчатки: «Ходил Стадухин в девяносто человеках», — значит, не менее, чем на трех кочах (на шести по Белову. — п/ж). Но знаменитый Нос (Большой каменный нос, Чукотский нос, мыс Дежнева. — п/ж) ему не довелось обогнуть, и Стадухин возвратился обратно. Он перешел «через Нос на другую сторону», возможно, преодолев перешеек между Колючинской бухтой и заливом Креста.

Там, «на другом море», путники построили кочи, всего вероятнее, из выкидного аляскинского леса, и двинулись к устью Пенжины, для чего им надо было обойти Камчатский полуостров. У немирных «иноземцев» Тарас Стадухин взял в полон «одну бабу», и она рассказала об острове против пенжинского устья. На острове жили бородатые люди в долгом платье. Русских они звали своими братьями. ( Марков С. Земной круг. — М., 1978. С. 509).

Значит, все-таки возможно!

Еще одна тайна

1 марта 1683 года Голыгин вышел из Анадыря и в октябре этого же года прибыл на реку Колыму — к месту своего нового назначения. Любопытно, что дорога с Анадыря на Колыму в это время была полностью перекрыта воинственными ходынцами. Именно Голыгин эту дорогу освободил, но на обратном пути с Колымы, пойдя походом на ходынцев, засевших на Анюйском хребте. Спрашивается, а как, каким образом сам-то Голыгин попал на Колыму, если со своими людьми — их было 5–6 человек — десятник никак бы не смог пройти, пробиться через ходынские земли?

Чуда не было, если, конечно, не считать чудом то, что Голыгин осмелился пройти из Анадырского острога в Нижнеколымский вокруг Чукотского носа, дорогой, которую пробил голыгинский «порутчик», якутский казачий атаман Семен Дежнев, но уже позабытую. И шел он по Ледовитому океану на кочах, построенных из пенжинского строевого леса и выдержавших шторм моря Ламского и моря Восточного.

А вот и доказательства: по спискам того же 1683 года в собственности Голыгина Ивана Осиповича числились «коч да карбас морской, да лодка набойница, для кочевых всяких припасов…» Это — из работ М.И. Белова. И он же отмечал: поездка Голыгина была столь важна, что «о том писано к великому государю к Москве». «Отписка» эта, к сожалению, пока так и не найдена.

И потому тайна и по сей день еще остается тайной…

Камчатский бунт, год 1690-й…

Да-да, ошибки здесь нет никакой: именно в 1690 году, за семь лет до похода Владимира Атласова, в Якутске произошел «камчатский» бунт… А в числе его участников был Иван Осипович Голыгин. Вот документ о событиях тех лет:

«…198-го году (это от сотворения мира, а от рождения Христа — 1690-го. — С.В.) июля в 14 день. По указу великих государей стольник и воевода Петр Петрович Зиновьев, слушав распросных и пыточных речей и сыску, и всего подлинного дела, и выписки великих государей из указу и из Соборного Уложения, и из грамот великих государей и из Новоуставных статей, приговорил воров и бунтовщиков, которые с воры и з бунтовщики с Филькой Щербаковым, с Ывашкою Паламшиным с пытки говорили и винились, хотели в Якутцком великих государей пороховую и свинцовую казну пограбить и стольника и воеводу Петра Петровича Зиновьева и градцких жителей побить досмерти и животы их, а на гостине двое торговых и промышленных людей животы ж их пограбить и бежать за Нос на Анадырь и на Камчатку реки — сына боярского Мишку Онтипина казнить смертью, а товарищей ево, Мишкиных же, десятника Ивашка Голыгина, рядовых казаков: Софонка Ильина, Ивашка Ондронова, Микитку Гребенщикова, Игнашка Шишева, посацкого человека Офоньку Балушкина, которые в воровстве и в быту с пытки говорили и винились, вместо смертной казни бить на козле кнутом и в проводку нещадно и сослать их в ссылку с женами и з детьми в Нерчинский острог…»

Итак, казаки собирались бежать не близко – не далеко, а на самую что ни есть Камчатку.

Путь вокруг Носа до Анадыря морем да и прямой, по тундре, пеший был известен достаточно хорошо. Значит, не только слышали бунтари якутские, что есть она на белом свете, но и ведома была им эта земля, своими глазами видели они пушные богатства тех мест, а иначе стоило ли им своей головой рисковать, да «порутчиков» своих под кнуты и «правило» подводить? Да и дело очень уж серьезный оборот приняло — вплоть до готовности пойти на убийство и грабеж. Значит, на карту успеха немало было поставлено.

Кто же убедил их идти на смертельный риск? Уж не Голыгин ли?!

Настораживает в этой истории и еще одна, очень важная, на мой взгляд, деталь: виновных в заговоре и бунте воевода Петр Зиновьев отправляет как можно дальше от той окраинной земли — Камчатки, лежащей на полдень от Анадырь-реки, — в «Ыркуцкий острог… на усть Яны к морю… на заморские реки в Омоленское зимовье…» — от той, заметьте, земли, которая известна и самому воеводе, и тому, к кому обращен этот документ — «отписка».

Обратите внимание, что здесь не дается никакого комментария этому, вроде бы, доселе незнакомому гидрониму «Камчатка», и сам тон повествования очень даже спокойный: хотят идти за Нос, на Анадырь и на Камчатку реки… Даже ведь не на Погычу (Пахачу), весть о которой сорвала с Колымы в 1648 году отряд промышленных людей, и куда не попали ни они сами, ни кто-то другой — по крайней мере до этого, 1690 года сведений о посещении легендарной соболиной Погычи русскими землепроходцами и мореходами не было… И все-таки эти якутские бунтари собирались на, казалось бы, совсем никому не известную Камчатку…

…Приговор же тем временем приведен в исполнение:

«А десятник Ивашко Голыгин да рядовые казаки Ивашко Ондронов, Софонко Ильин, Микитка Гребенщиков, Игнашка Шишев, да посадцкой Офонька Балушкин биты на козле кнутом и в проводку нещадно и сосланы в ссылку». Подчеркнем, что сосланы были даже жены и дети тех, кто не выдержал пыток на дыбе, вымогательств правды «подноготной» — «чтоб на то смотря впредь так воровать и бунтовать и градцких жителей побивать и грабить иным всяческих чинов людям было неповадно».

Явно запугать хотел кого-то воевода. И потому десятник «Ивашко Голыгин з женою с Оринкою да з дочерьми с Офимицею, да с Матрешкою, да с Настькою» отправился в далекий Нерчинский острог…

Две версии

И все же десятнику Ивану Осиповичу Голыгину повезло — он был прощен и возвращен на службу. Более того, служба его продолжалась там, куда он и стремился с товарищами своими — за Носом Чукотским, вместе с анадырским приказчиком Владимиром Владимировичем Атласовым.

Нет, в походе камчатском Иван Осипович не был: исторические источники утверждают, что именно в это время он погиб на Чукотке. Но сама идея похода и, главное, маршрут движения атласовского отряда, а именно — выход на равнинное западное побережье Камчатки и продвижение на юг вплоть до того места, откуда можно будет увидеть в море острова незнаемые, до Носа, где Камчатка смыкает свои берега, и дорога снова поворачивает на север, — могли быть предложены им. И вот тогда уже совсем не случайно самая дальняя река, до которой дошел Атласов и откуда он, якобы, увидел и Нос Камчатский, и вулкан Алаид, сегодняшний остров Атласова, и Шумшу, совсем не случайно носит имя Голыгина…

Сразу скажем, что есть и иная, более распространенная версия на этот счет.

С Атласовым служил и племянник Ивана Осиповича — Иван Васильевич Голыгин. Ходил он в доатласовские камчатские походы с Лукой Морозкой Старициным (по другим сведениям это был также Иван Осипович), открыл после остров Карагинский, а потом, предполагают, погиб на южно-камчатской реке Нынгачу, которая потому и переименована в реку Голыгина… Но это только предполагают — никаких подтверждений тому до сего дня не имеется. Так что, может быть, и не был здесь, никогда этот Иван Васильевич.

А если река все же названа в честь Ивана Осиповича Голыгина, то, думается, есть для этого веские основания, и тогда это единственный и вечный памятник одному из несправедливо забытых русских мореходов-первооткрывателей.

Архангельские мореходы

Путь в Камчатку

Петр I высоко оценил свершение Атласова — присоединение далекой Камчатки к России. Тот край, дивный и богатый, был просто необходим сейчас царю. Богатства ему как раз и не хватало, чтобы пробить стены шведских и турецких крепостей, стоящих на пути России к берегам Балтийского и Черного морей. Нужно было воевать те берега, а для войны — пополнить казну. И от этого сейчас зависело будущее государства Российского — предстояло ему либо стать в ряд великих держав мира, либо остаться дремучим медвежьим углом, страной варваров, и отсыпаться себе на задворках истории. Так думал царь.

Сибирская пушнина в те годы имела исключительное по важности значение. Потому что давала верные деньги. А они были нужны, чтобы строить заводы и лить чугун, создавать верфи и спускать на воду корабли, формировать новую армию и флот, вооружать полки и оснащать суда. Немалые деньги…

Выбивать их из народа, вытягивать их из бояр, давить торговой пошлиной посадский люд и купцов? Все это уже было сделано по указу Петра: и за вековые бороды налоги собрали, и колокола церковные перелили на пушки…

А Камчатка виделась несметным кладом: водились здесь дивные соболя, лисицы-огнёвки и чернобурки, морские бобры с мехом красоты невиданной и речные выдры — чёрное и красное золото в сороках и вязках…

Но труден был путь государева ясака с Камчатки: где пешком, где на собачьих нартах, оленьих оргизах или верхом на лошадях двигались казачьи отряды из Якутска и в Анадырский острог, а уж оттуда через горные хребты и болотистые низины спускались в остроги Камчатки. Годами шли. Места были опасные. И не только тысячными своими верстами, снежными и морозными зимой, с комаром и гнусом летом, жили в тех местах племена воинственных чукчей и коряков, и потому не один казак похоронен был в вечной мерзлоте северной тундры или брошен на съедение полярным волкам, песцам да воронам.

Но жизни казачьи в те времена и на пол-полушки не тянули… Царь, всем серцем болея за великую Россию, не считался с великими людскими жертвами. Мучило его лишь то, что эти северные народы, разгромив казачьи отряды, грабили и царский ясак — не доходила в итоге пушнина до Сибирского приказа в Москве, не превращалась в звонкие золотые червонцы, а затем в черный порох, медные пушки, солдатскую аммуницию да корабельные паруса.

И повелел потому царь Петр искать путь морской в Камчатку, чтобы сохранить в целости драгоценный ясак для России.

Камчатские казаки и без указа понимали, что нужно искать морской путь: те места, что для царского ясака таили угрозу, их собственным потом и кровью были политы щедро.

Поначалу решено было ходить на байдарах от устья реки Камчатки до Олюторы-реки, а уж оттуда через Олюторский острог добираться до крепости на Анадырь-реке.

В 1712 году десятник Василий Щепетной построил здесь зимовье, оградив его земляным валом, а в 1715 году было закончено и строительство крепости на Олюторе, которую коряки с той поры так и прозвали Уйвулен — Крепость, а затем переделали в Вуйвен — Вывенку. Но жизнь ее оказалась недолгой — коряки из самого крупного и воинственного племени олюторов напали на крепость, сожгли ее, а гарнизон полностью уничтожили, так что ясак снова до царя не дошел.

Пытались пробиться на север и по западному побережью Камчатки от устья реки Тигиль до реки Пенжины, а оттуда на Анадырь пешком через Акланский острог. Но и тот острог не долго простоял на воинственной корякской земле, раздираемой ожесточенными междуусобицами. И потому Петр запретил пользоваться вообще этой северной дорогой и велел искать морскую дорогу на Камчатку из Охотска.

Уже в марте 1710 года сибирский губернатор князь Гагарин требовал от якутского воеводы Траурнихта: «…с Ламы проведывать путь через море на Камчатку».

Отсюда и должны были двинуть мореходы через грозное море «в Камчатку», проторить дорогу морскую в землю, столь нужную в этот нелегкий час государству Российскому. У охотских приказчиков к тому же были и свои планы, связанные с расширением собственных вотчин-присудов на Севере. Те места у Тайгоносского носа считались гибельными: непроходимые скалы-непропуски, воинственные, враждующие между собой племена местных коряков, тысячи верст пути до ближайших русских острогов и зимовий… Да, трудно было разогнуть в прямой и короткий путь эту чертову кочергу северной дороги: Якутск — Анадырская крепость — Камчатка.

Первую попытку выполнить царский указ предпринял в 1712 году охотский приказчик Петр Гуторов, который одновременно попытался привести в российское подданство и «немирных» тайгоносских коряков.

Замысел приказчика был чрезвычайно прост: он хотел на батах-однодревках (то есть выдолбленных из одного тополевого ствола) пройти вдоль побережья моря Ламского (Охотского) и, в итоге, выйти к камчатскому побережью. Теоретически этот замысел выглядел вполне реальным: лет за шестьдесят до того прошел этой же морской северной дорогой, только в обратном направлении, мореход Михаил Васильевич Стадухин. Спустился он от устья реки Пенжины до устья реки Охоты, откуда и начал Гуторов свой поход. Практически же идея эта была более чем утопической: на вертких батах опасно и по рекам сплавляться, а не по такому сердитому, щедрому на шторма морю ходить.

Но они все же пошли, достигли устья реки Игликан (ныне Сиглан), добрались до большого корякского поселения. Однако дальше двинуться уже не смогли — тунгусы-проводники отказались сопровождать казаков, понимая, что те идут на верную смерть. Пришлось возвращаться в Охотск…

Так что первому блину, действительно, выпадало быть комом… И все-таки было пройдено 500 первых морских верст по Охотскому морю. А это вселяло надежду на успех.

По именному указу

Видя, что без опытных людей морской путь на Камчатку вряд ли отыщется, Петр I именным указом отправляет в 1714 году в Сибирь архангельских мореходов Никифора Тряску, Кондратия Мошкова, Якова Невейцына и Ивана Бутина.

Прибыв в Тобольск, получили те жалование от сибирского губернатора князя Гагарина по 40 рублей в год и по пять рублей кормовых. Здесь же по приказу Гагарина к ним присоединился голландец Генрих Буш, знающий толк в морском деле. Недавно он еще служил рейтаром у шведского короля Карла XII и был взят в плен под Выборгом. Теперь же, приняв его на русскую службу, сибирский губернатор положил Бушу жалование 15 рублей в год, усилил им отряд архангельцев, перед которыми ставились большие задачи. Кроме мореходов (хотя каждый из них был и кораблестроителем — «лодейщиком») в него вошли также и плотники Кирилл Плотницкий, Иван Каргополов, Варфоломей Федоров, Михаил Карамакулов.

В Якутске был сформирован еще один отряд — теперь к мореходам присоединились казаки во главе с пятидесятником Кузьмой Соколовым. В наказной памяти пятидесятника было записано:

«У Ламского моря усмотря к морскому ходу для строения лесных угодий, построить теми присланными плотниками морские суда… с теми мореходы и плотники и с служилыми людьми итти через Ламское море на Камчатский нос без всякого содержания… из Камчатских острогов итти тем же путем на Ламу».

В этот охотский отряд вошли Яков Невейцын и Никифор Тряска. А Бутин и Мошков должны были заняться «поиском незнаемых земель» противу устьев рек в Восточно-Сибирском море. В Якутске архангельцы расстались.

23 мая 1714 года отряд прибыл в Охотск и сразу же приступил к подготовке к походу: в верховьях реки Кутхуй, верстах в 75 от устья Охоты, нашли подходящее место и заложили судно. Через два года, в мае 1716-го, работу закончили и спустили его на воду. Это была лодия «наподобие архангелогородских соем, шитая вичами». Назвали ее «Восток» (по другим источникам — «Святое Ламское море», «Охота»).

Морской историк Ф. Веселаго занес эту лодию в свой «Список русских морских судов с 1668 по 1860 год»: «Лодья без названия, размерами 8 1/2 x 3 x 3 1/2 сажени; заложена в мае 1714 года и спущена в мае 1716 года. Место строительства — Охотск, строитель Плотницкий».

16 июля 1716 года лодия вышла в море. Вел ее Никифор Моисеевич Тряска. Сначала он повел ее на север по маршруту Петра Гуторова, но затем шторм оторвал суденышко от берега и унес в открытое море. Однако они приблизились к Камчатке — увидели землю где-то в районе Утхолокского мыса. И… снова ветер изменился на противный и погнал лодию на запад, назад, почти к тому же месту, откуда она и начала свое плавание.

Отстоявшись у берега, переждав шторм и приведя судно в порядок, снова пошли к Камчатке. На этот раз встреча с ней произошла где-то в районе реки Тигиль. Отсюда пошли на юг, вдоль побережья. Нужно было изучить этот берег, отыскать удобные бухточки и заливы, осмотреть устья, чтобы можно было в дальнейшем при случае заходить сюда и укрываться от штормов.

Так и шли до реки Крутогоровой, а здесь, на берегу, встретились с первыми камчадалами, которые свели их с казаками — ясачными сборщиками. Дальше шли уже с ними, торопились поспеть в Большерецк. Но не успели — осень все же обогнала их, начались шторма — свирепые, долгие. Пришлось поставить лодию на зимовку в устье реки Колпаковой. Мореходы с командой остались при судне, а казаки, с Кузьмой Соколовым во главе, отправились в Нижнекамчатский острог, где находился приказчик Камчатки пятидесятник Алексей Петриловский.

Здесь Соколова ожидали отнюдь не мореходные занятия: приказчик Петриловскнй натворил столько злого на Камчатке, что пришлось Соколову сажать того под караул и принимать дела, ведать ясачным сбором, а уж по весне, с грузом государевой пушнины, возвращаться назад, к лодии, чтобы выполнить вторую часть наказа — вернуться в Охотск.

17 мая 1717 года мореплаватели пересекают Охотское море и выходят к Тауйской губе. Вот-вот появится уже Охотск. Но… судно попадает в ледовый плен и дрейфует совсем недалеко от берега. Близок локоток, да не укусишь. Лишь 8 июля расступаются льды, и Тряска приводит наконец лодию в Охотск. Дорога была проторена. И еще одиннадцать лет водил судно-лодию «Восток» – «Святое Ламское море» – «Охота» – к камчатским берегам мореход Никифор Тряска.

В1725 году у тех берегов лодия попала в сильный шторм и была выброшена на берег в районе реки Ичи. Тряска подвел под днище городки (катки) и лодию оттащили подальше от хищных вод. Но ветер достал ее и здесь и бросил на камни. Всю зиму чинил судно Тряска, и весной 1726 года привел «Восток» в Большерецк. Однако приказчик все же посчитал судно непригодным к плаванию и только в 1727 году вернулось оно в Охотск. Это было последнее плавание — по приказу Витуса Беринга лодию, к тому времени, действительно, уже очень ветхую, сожгли, чтобы взять с нее все железо для нового корабля.

Железо в Охотске было на вес золота. И нужно полагать, что все оно, взятое с «Востока», нашло применение при постройке первого на Тихом океане русского военного судна, знаменитого бота «Святой архангел Гавриил». На нем было совершено немало славных плаваний с участием и этих архангельских мореходов.

Большой Камчатский наряд

Едва вернулся Никифор Тряска из первого камчатского похода в 1717 году, как из Якутска прибыли в Охотск Иван Бутин и Кондратий Мошков. А с ними и срочная бумага от якутского воеводы Ельчина — готовиться к новому походу.

Земляки рассказали Тряске с Невейцыным и последние новости: недавно воевода Яков Агеевич Ельчин вернулся от царя. Государь интересовался новыми землями в Восточном море противу устьев северных рек, а воевода, якобы, только в смущении руками разводил: я, мол, только четыре года назад принял сей обширный край и до окраин еще не добрался. А царь: отправляйся тогда на окраины и опиши все,что своими глазами увидишь — и Курильские острова, и Шантарские, и на восток и на полдень от Охотска и Камчатки. Людей дам, денег получишь, мореходов бери архангельских и подробно потом расскажи царю своему обо всем…

Кланяясь, покинул воевода царские покои. Вслед ему указ Петра: встать во главе Большого Камчатского наряда —экпедиции, стало быть, — пройти сушей и морем земли русские на востоке, описать новые, незнаемые, что, по слухам, имеются противу устьев рек Лены и Колымы, Камчатки и Охоты, Пенжины и Анадыря. Денег на то не жалеть, людей брать по надобности. Мореходами назначить тех архангелогородцев, что были отправлены на море Ламское еще в семьсот четырнадцатом…

Но только-только закрутил Ельчин все «экспедичные» дела в Сибири, отправил первые партии казаков-землепроходцев к устьям северных рек кочи рубить и шитики китовым усом вязать, готовя суденышки эти морские для вояжа дальнего, послал первые морские отряды из Охотска к Шантарским островам и из Большерецка на Курилы, как повязали воеводу по злому доносу. Свезли в Москву в канцелярию тайную, и сгиб он где-то там во время пыток по государеву «слову и делу».

И остановилось колесо, так лихо им раскрученное… Только мореходы архангельские по-прежнему делали свое нужное дело, точно не касались их никакие исторические ветры и шторма, — торили дороги в море Ламском-Охотском и пробивали первые тропки через Курильские переливы в море Восточное…

Тайная воля Петра

Давно уже была открыта архангельцами морская дорога на Камчатку. Еще раньше — разведан Иваном Козыревским путь к полуденным островам и получены первые сведения об «Апонском» государстве…

И теперь архангельцам предписано было проложить маршрут на полдень.

В 1719 году по личному указу Петра Великого посланы на Северо-Восток геодезисты Федор Лужин и Иван Евреинов.

Зачем? Выяснить «сошлась ли Америка с Азией, что надлежит сделать не только Зюйд, но и Ост и Вест и все на карте исправно поставить».

Это на бумаге. Но известно, что кроме письменных указаний были получены геодезистами и устные инструкции. Вот потому и направились они на Курилы на лодии «Восток» с мореходом Кондратием Мошковым.

Первоначальный маршрут был тот же, что и у Тряски с Невейцыным в 1716 году — на Западную Камчатку, до устья реки Ичи. Здесь в 1720 году геодезисты высадились на берег и положили на карту западнокамчатские реки, затем побывали в долине реки Камчатки, провели и здесь глазомерную съемку местности, а потом сделали это же и на восточном побережье полуострова.

А 22 мая 1721 года вывел Кондратий Мошков лодию из Большерецка, чтобы выполнить вторую часть плана, и повел «Восток» на полдень, минуя один за другим четырнадцать островов Курильской гряды.

И здесь геодезисты продолжали ту же работу, что делали на Камчатке, — вели глазомерную съемку островов.

Наконец стали на якорь у острова Шумшу. Можно было теперь и отдохнуть — ведь проделана огромная по объему и значимости работа, пройден немалый путь среди многочисленных островов совсем еще неизвестного русским мореходам архипелага.

Но и здесь судьбе было вольно распорядиться по-иному: налетевший шторм оборвал оба якорных каната и бросил суденышко на откуп волнам. Лодия лишилась управления и спасение могло принести уже не столько искусство морехода Мошкова, сколько воля рока и мужество всей команды.

Семь дней гоняло «Восток» по волнам, грозя разбить о подводные скалы и остроконечные кекуры, выбросить на каменистые острова или расщепить свинцовыми кувалдами волн… Их унесло в неизвестность, к острову Хоккайдо, то есть непосредственно к самой Японии, и они считали себя погибшими.

Но вот упал ветер, улеглась волна и разлилось по океану жидкое желтое солнце. Привязав вместо якорей пушку и наковальню, отстоялись у какого-то острова и привели в порядок паруса, превращенные ветром в лохмотья, а потом пошли на норд вдоль островов. Скоро они были уже в Большерецке. Здесь Мошков обзавелся якорем, но только деревянным: не было на Камчатке железного. Для тяжести и крепости оковали ему этот якорь… сковородами. Что делать? Здесь, на окраине России, все еще только-только зарождалось, и до железа ли было.

12 июля 1721 года Мошков благополучно доставил геодезистов в Охотск, а 30 ноября 1722 года в Казани Евреинов докладывал царю о выполнении его тайного приказа об установлении русских границ на Тихом океане. И Петр, говорят, был велми доволен своими людьми.

Первая Камчатская

И снова суждено было архангельцам идти дорогой, указанной для них Петром Великим. На этот раз они должны были определить границу своего государства на крайнем Северо-востоке, между Азиатским и Американским материками. Руководителем этой экспедиции был назначен лично Петром капитан-командор Витус Беринг. По его же, Петра, приказу в 1725 году было построено в Охотске небольшое судно для экспедиции «Фортуна», которое в 1727 году, к приезду Беринга в Охотский порт, было спущено на воду.

Правда, несмотря на название, «Фортуне» не суждено было совершить то историческое плавание по Берингову морю: задачи ее были гораздо скромнее — доставить членов экспедиции со всем имуществом в Большерецк.

На Камчатке, в урочище Ушки, в долине реки Камчатки (между нынешним городом Ключи и рабочим поселком Козыревском) был заложен 4 апреля 1728 года и спущен на воду в июне того же года уже упоминавшийся бот «Святой архангел Гавриил», вписавший немало страниц в историю тихоокеанского флота.

13 июля 1728 года в вахтенном журнале бота появляется первая запись:

«В половине 2-го часа сотворя молитву отвалили от берега и поплыли вниз по реке Камчатке. В половине 3-го часа приплыли к устью реки Камчатки и легли на якорь за противным ветром».

14 июля вышли в открытое море. В числе 39 членов экипажа «Гавриила» были архангельские поморы Кондратий Мошков и Иван Бутин.

В конце июля бот прошел мимо устья реки Анадырь, идя на север. Пройдена губа Святого Креста, Чукотский Нос, открыт остров Святого Лаврентия…

13 августа бот вошел в пролив, который позже будет назван проливом Беринга в честь капитана бота «Св. Гавриил».

Стоял туман, «великий туман с мокротою». Корабль находился за 65 градусами северной широты, то есть уже в Северном Ледовитом океане. Но члены экипажа этого не знали, блуждая в туманах. Тогда Беринг предложил своим помощникам изложить собственное мнение о возможности продолжения этого плавания. Шпанберг предложил вернуться. Чириков — идти дальше, вплоть до устья реки Колымы (при этом он даже не подозревал, что пролив был пройден задолго до них Семеном Дежневым и Иваном Голыгиным).

Беринг поддержал Шпанберга — возвращаться. Возвращаться, хотя фактически так и не был получен руководителем экспедиции ответ на поставленный Петром Первым вопрос о границе двух материков, а соответственно, и о северо-восточной границе России. И потому команду «возвращаться» можно было бы предполагать только в следующей редакции: «Чтобы повторить плавание на следующий год и разобраться, точно в существовании пролива между Америкой и Азией».

Но на следующий год Беринг не стал повторять этот поход. Узнав от камчадалов о некой большой земле, лежащей противу устья реки Камчатки, он попытался найти ее, но безуспешно, и ушел в Охотск, не подозревая, что ему снова приказано будет продолжить это плавание в Великом океане, и тот не найденный им сейчас остров станет последним пристанищем командора. Это и будет остров Беринга.

По-разному, как мы знаем, отнеслись и относятся историки к итогам Первой Камчатской экспедиции. Ломоносов признавал, что «Беринг не напрасно думал, что он по данной себе инструкции исполнил», то есть дошел до той крайней точки в северных широтах, где уже ясно было, что далее Азия с Америкой сойтись не могут. Но он и упрекал командора: «Однако жаль, что идучи обратно, следовал тою же дорогою и не отошел далее к востоку, которым ходом, конечно бы, мог приметить берега Северо-Западной Америки».

И это суждено было сделать другим. Но опять же — нашим архангельским мореходам.

Земля Кыымылыг, или Аляска

Итак, Беринг не поставил точки над «i» в этой географической загадке — сошлись ли, нет ли между собой материки — и не увидел берегов Большой земли, как называли в те времена Аляску.

И снова бот «Св. Гавриил» бороздил просторы Берингова моря. Подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев вели его к американским берегам. Лоцманом на «Св. Гавриил» был назначен Кондратий Мошков.

И вот из рапорта Михаила Гвоздева:

«Августа 21 дня пополуночи (1732 г.) в 3-м часу стал быть ветер, подняли якорь, паруса распустили и пошли к большой земле и пришли к оной земле, стали на якорь и против того на земле жилищ никаких не значилось, и подштюрман Иван Федоров приказал поднять якорь. И пошли подле земли к южному концу. У южного конца к западной стороне видели юрты жилые версты на полторы и к оному жилью за противным ветром в близость подойти не возможно и пошли подле земли на южную сторону и стало быть мелко и дошли до семи и до шести сажен и от того места возвратились назад и пошли в бейдевен, чтобы не отдалять от оной земли и стал быть ветер приземной крепкой… и подштюрман велел курш держать… и таким крепким ветром отошли от берега и пришли к четвертому острову августа 22 дня и за великою погодою у оного острова на якорь стать было невозможно и когда стали подходить ко оному четвертому острову, парусы подобрали и без парусов от того четвертого острова отнесло… и тогда же пришли ко мне служилые Ефим Пермяков, Лаврентий Поляков, Федор Паранчин, Алексей Малышев с товарищи и просили о возврате, чтоб возвратиться на Камчатку, понеже де кормов у их малое число, также де и не могут из судна воду уливать…»

Поддержал тогда служивых и мореход Мошков. Ведь дело было сделано — путь к этой самой Америке найден, а приближались осенние шторма, и измученные плаванием люди, и потрепанный волнами бот могли не выдержать новых испытаний.

28 сентября 1732 года «Св. Гавриил» подошел к устью реки Камчатки. Увиденную с судна землю Гвоздев назвал Кыымылаг, или землей эскимосов. Название не прижилось, и долго еще в обиходе звучало: Большая земля, а потом Аляска…

Да и о самом этом мореходном подвиге русских людей мир узнает нескоро. Подштурман Федоров умрет в 1733 году. Геодезист Гвоздев по государеву «слову и делу» — доносу — будет брошен в тобольскую тюрьму и выйдет он оттуда лишь в 1738 году, когда в Охотске вовсю уже шла работа по подготовке Второй Камчатской экспедиции. В тот год и узнают в Охотске об открытии Большой земли, составят на основании судового журнала Федорова карту обследованного на «Св. Гаврииле» района.

А двумя годами раньше историк Миллер найдет в якутском архиве «отписки» Семена Дежнева о походе с устья Колымы на Чукотский нос, то есть из Северного Ледовитого океана в Тихий.

Так что теперь было совершенно ясно — между Азией и Америкой существует пролив.

И начат был новый поход — теперь уже к берегам Русской Америки.

И еще одно открытие

Вот уже известно россиянам: там, на восходе солнца, лежит в океане не только большая земля, но и тянется к ней драгоценное ожерелье из многочисленных островов, богатых голубыми песцами и бесценными морскими бобрами. Потянулись к ним с Камчатки тончайшие нити промысловых экспедиций российских аргонавтов, отправившихся из Суздаля и Великого Устюга, Соликамска и Тотьмы и из того же Архангельска на край земли в поисках удачи и счастливой доли.

Шли непрерывным потоком на восток поморы, закаленные в штормах Великого Студеного океана, шли покорять Великий, или Тихий океан.

Но первыми были архангельцы. Именно они, русские мореходы, выросшие на берегах Ледовитого океана и Северной Двины, с детства выучившиеся мореходному искусству, первыми проложили морские дороги здесь, на краю русской земли, первыми вышли к берегам неведомой Америки и «Апонского» государства. Именно они — Никифор Тряска, Яков Невейцын, Кондратий Мошков и Иван Бутин.

Шел уже 1751 год. То есть прошло уже около сорока лет с тех пор, как по указу Петра Первого отправились архангельские мореходы и кораблестроители в дальний путь, в окраинные земли, где один год жизни двум, а то и трем годам равен был. И выносливости этих людей просто поражаешься. В 1728 году, когда Беринг взял в свою команду Кондратия Мошкова и Ивана Бутина, те вынуждены были обратиться к командору с просьбой выплатить им жалование «для расплаты долгов и для покупки платья». Что же заставило их превратиться из бравых моряков в просителей?

«Служили мы… мореходами для перевоски через море от Камчацкой земли до Охотского острогу ясашной казны, а в прошлом 1727 году взяты мы из Охотского острогу сюда на Камчацкую землю на судах для перевоски команды вашего благородия служителей и протчих вещей, а денежного жалованья… не получали Кондратий Мошков с 726 году, Иван Бутин с 723 году и по ныне. А об оном жаловании просить было некогда, понеже, когда прибудем отсюда в Охотский острог с казною… то паки подчиненные комиссары нас возвратно на Камчатку и за такими отлучками вошли в великие долги».

А в 1751 году, вероятно, уже получив пенсион и будучи в преклонном возрасте, ведет Иван Бутин промысловое судно знаменитого камчатского купца Никифора Трапезникова «Борис и Глеб» к Алеутским островам осваивать новые русские земли.

И этот его вояж остался известен в истории — Бутину и купцу Трапезникову, который также пошел в плавание со старым мореходом, выпало стать первооткрывателями острова Атха в группе Андреяновских островов Алеутской гряды…

Так, выполняя волю царя, жизнь свою клали русские мореходы на алтарь Отечества, не почитая никаких иных благ, кроме служения России.

Иван Козыревский

Проклятие рода Козыревских

Во время войны между Россией и Польшей в 1654 году под Смоленском попал в русский плен Федор Иоаннович Козыревский и был сослан в Сибирь, на Лену. Здесь он, не дождавшись прощения, женился в 1667 году, а к 1674-му имел уже трех сыновей — Петра, Семена и Дмитрия. В этот же год вызвали Федора Иоанновича в Москву и объявили, что ссылка его кончилась и что он может возвращаться на свою родину, в Литву.

Но годы, проведенные в России, уже сделали свое дело, и Федор Иоаннович не помышлял уже ни о каком другом крае — Сибирь стала родиной для него самого и его детей. И потому бил челом Федор Иоаннович перед царем Алексеем Михайловичем с просьбой оставить его в Сибири и взять на государеву службу. Царь по достоинству оценил этот поступок и поверстал Козыревского в казаки в чине сына боярского — то есть поставил его выше сотника. И с этой поры началась у Федора Иоанновича и его семьи беспокойная перекочевка от зимовья до зимовья, из острога в острог, с волока на волок — туда, куда назначали его якутские воеводы приказчиком — ответственным за сбор ясака в казну царя Алексея Михайловича. Жили они то на Вилюе и Алдане, то на Олекме, пока не был назначен Федор Иоаннович в верховья Лены на Чечуйский волок.

Вот здесь-то и обрушились на род Козыревских первые удары судьбы, и повисло проклятие над ними, переходя из поколения в поколение, пока не низверглась вся лавина этих несчастий на одного Ивана, внука Федора Иоанновича…

А началось все с того, что постоянная нехватка денег в семье подтолкнула Федора Иоанновича к мысли заняться кое какой торговлей, в первую очередь казенным вином. И… проторговался казак — долг за ним скопился огромный по тем временам — 50 рублей — пятилетнее жалованье. Заплатить его было нечем. Над семьей повисла угроза долговой расправы. А тут еще и дети, выросшие при кабаке, пристрастились к чарке. Особенно старший, Петр. Федор Иоаннович в надежде, что брачный союз облагоразумит сына, женил Петра. В 1690 году родился Иван. Но Петр не только не бросил пить сам, но и пристрастил к вину и жену свою Анну. Через год родился у них еще один сын, но и он не внес особых перемен в жизнь родителей.

И тогда Федор Иоаннович решился на последнее средство: бил челом якутскому воеводе, чтобы тот отпустил его по старости в монастырь, а на место его поставил бы сына, Петра. Бессилен оказался Федор Иоаннович перед сыновьям пороком и теперь надеялся лишь на то, что суровая казачья служба исцелит Петра, вернет его к трезвой жизни…

Воевода внял просьбе боярского сына, и приказчиком Чечуйского волока стал Петр Козыревский, а отец его постригся в монахи и стал теперь иноком Авраамием. Но это было и все, что смог сделать Козыревский-старший, остальное осталось по-прежнему. И продолжалось до 1695 года, пока на богомолье, на заимке Киренского Троицкого монастыря в пьяной драке не убил Петр Федорович жену свою Анну и не бежал с малолетними детьми от суда и следствия в глухую тайгу верховий Лены…

Наступило страшное для них время — семья влачила жалкое полуголодное существование. Петр был лишен чинов и исключен из казачьих списков — клеймо «убийца» было выжжено теперь на его имени, чести и совести. Вот тогда и началось прозрение Петра. Позднее, тяжелое, ужасное.

А тем временем уже, и до Москвы докатилась весть о грехопадении сына боярского Петра Федоровича сына Козыревского. Из Сибирского приказа писали:

«Буде явится, что он без причины ее убил и в том повинится и за то его казнить самово смертью, велеть повесить в той же монастырской заимке, а буде по розыску явится, что он убил жену за какое воровство и его смертью не казнить, бить нещадно, что он, не бив челом, самовольно жену свою убил…»

Не выдержав таежного заточения, Козыревский пришел в Якутск с повинной. 2 июля 1700 года воевода Траурнихт начал производить расследование этого убийства, и свидетели единодушно показали, что во всем виновата была сама Анна, ее пьяное буйство и неистовство.

3 июля пытали Петра. А на следующий день был вынесен приговор — били Петра Федоровича кнутом на торговой площади Якутска, а затем отпустили на свободу под поручительство казаков.

Что ожидало его теперь? Трудно сказать. Возможно, что и сам он этого не знал. А тут вдруг подвернулся сотник Тимофей Кобелев, назначенный приказчиком Камчатки на смену атласовскому Потапу Серюкову. Козыревские, известные грамотеи, были в чести у казаков, и потому с согласия Кобелева 26 июля 1700 года рождается под пером опального Петра Федоровича челобитная царю Петру, сыну покойного Алексея Михайловича:

«Великому государю, царю и великому князю Петру Алексеевичу всея великия и малый и белыя Руси самодержцу бьет челом холоп твой, неверстанный казак Петрушка Козыревский. Милосердный великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич всея великия и малыя и белыя России самодержец, пожалей меня холопа своего, вели государь меня в Якуцком поверстать в казачью службу на убылое место и послать меня послужить тебе, великому государю, на новую Камчатку реку. Великий государь смилуйся».

Пока челобитная шла в Москву и возвращался ответ в Якутск, воевода Траурнихт на свой страх и риск принимает решение: не послать, а сослать Козыревских на Камчатку. Безо всяких средств к существованию, ибо положенный казаку для похода аванс был конфискован — отобран у Петра воеводой для погашения старого долга Федора Иоанновича…

В сентябре 1700 года отряд сотника Тимофея Кобелева вышел в дальний путь на край земли, и лишь летом 1701 года пришли камчатские казаки в долину древней реки Уйкоаль, которая звалась теперь Камчаткою, и где заложил в 1698 году казак Потап Серюков первое русское поселение на полуострове — Верхнекамчадальский, нли Верхнекамчатский острог.

Петру Федоровичу выпала немалая честь. Он возводил укрепления второго острога — Нижнекамчатского, откуда шли казаки собирать ясак для царя по окрестным рекам и восточному побережью Камчатки. Он первым вышел и на реку Коль, которую после сын Иван назовет в честь отца Козыревкой. И большая жизнь суждена была в будущем Нижнекамчатску.

Но не узнал об этом Петр Федорович: в 1704 году он отправился сопровождать с приказчиком Зиновьевым государев ясак в Якутск, а на обратном пути вместе с новым приказчиком Федором Верхотуровым-Протопоповым, выйдя уже на восточное побережье Камчатки, узнал от местных коряков о небольших морских островах, богатых моржовыми коргами-лежбищами, и пошел в море вместе со своим командиром открывать для России новые земли. И… не вернулись назад ни Верхотуров, ни Козыревский, ни их товарищи. А острова те так с той поры и зовут на Камчатке Верхотуровыми…

Сговор на крови

После смерти Петра Козыревского камчатским приказчиком Василием Колесовым поверстан на «убылое» место пятнадцатилетний Иван, и в тот же год большой отряд казаков во главе с пятидесятником Ламаевым был послан приказчиком на юг Камчатки в «Курильскую землю».

«Землица» эта занимала огромную часть полуострова — от мыса Лопатка до реки Большой на западе и Авачинской губы на востоке. Населяли ее воинственные племена курилов — потомков двух народов: айну и ительменов. Сами они себя называли куру — человек.

В 1706 году одна из групп ламаевского отряда под командованием казака Михаила Наседкина вышла на Камчатский нос — мыс Лопатку, и отсюда увидели русские землепроходцы, что и дальше в море, на полдень от носа, через «перелив» лежит неведомая земля. Та самая, о которой сообщил царю Атласов.

Мы пока не знаем, но может быть был среди этих казаков и юный Иван Козыревский. Тогда многое можно было бы понять в его последующих поступках, даже то, что и по сей день еще не объяснено.

В 1707 году приказчиком Камчатки вновь становится Владимир Владимирович Атласов. Почти десять лет, со времен своего знаменитого похода, не был он больше в этой земле, присоединение которой к России обессмертило его имя и осыпало самого Атласова царскими милостями. Ему был жалован чин главного приказчика Камчатки и немалая по тем временам награда — разрешено набрать товаров на сто рублей. Сумма большая, если помните, что лишь половина таковой превратила в кошмар жизнь целого семейства Козыревских на Чечуйском волоке.

Столь же роковыми оказались эти деньги и для самого Атласова: он всласть погулял на них, возвращаясь в Якутск, пограбил со своей вольной ватажкой дощаники — баржи купеческие, так что после этого в Якутске не почести ожидали разбойного атамана, а суд да тюремные оковы.

Спасло Владимира Владимировича лишь то, что привез он тогда с Камчатки в Москву настолько богатый ясак, что ни один из последующих камчатских приказчиков не в силах был перекрыть этих его «сороков»… А царь ждал от Камчатки многого — ведь шла Северная война, врастал в невские болота Санкт-Петербург, гремели пушки и шли открывать для России ворота в Балтийское море русские полки. Царю необходимы были эти драгоценные меха, чтобы покупать, создавать, копить силу. А давала меха только Сибирь. И потому так много надежд возлагал государь на Камчатку, а она после Атласова не оправдывала надежд.

Это-то и спасло Атласова от тюрьмы — ему велено было возвращаться в Камчатку и вину свою перед царем искупить службой верной, ясаком богатым, землями новыми… Но все это предоставлялось ему на самых жестких условиях.

Вот читаем у Крашенинникова:

«…в помянутом же 1706 году Атласов освобожден из-под караулу и отправлен из Якутска на Камчатку прикащиком с теми же преимуществами, которые даны ему были в 1701 году, чтоб иметь ему полную власть над служилыми, и винных смотря по делу батогами и кнутом наказывать; а велено ему прежнюю свою вину, что учинил разбой, заслужить, и в приискивании вновь земель и неясашных людей оказать крайнюю ревность, обид и налогов никому не чинить, и против иноземцев не употреблять строгости, когда можно будет обойтись ласкою, в противном случае и смертная казнь ему предписана».

И в 1707 году появляется Атласов на Камчатке, чтобы в точности исполнить царский указ и заслужить прежнюю государеву милость.

Но сделать это было непросто. Из первого камчатского похода Атласов, действительно, привез немало. Но ведь он и был первым: ему не налог платили, а дарили ительмены и курилы — коренные жители полуострова шкурки соболей, лисиц, морских бобров в знак уважения и дружбы, доверия и мира. Местные жители до прихода Атласова никогда и не добывали пушных зверей, потому что этот мех не представлял здесь никакой практической ценности. Они дарили щедро, отдавая, может быть, все, что было запасено у них для украшений, или что специально добыли для своего белого друга и его собратьев.

Атласов прошел немало камчатских верст и везде его встречали гостеприимно, с открытым сердцем и одаряли тоже от всей души. И возвращался с Камчатки Атласов, не отражая по пути нападений воинственных северных племен, и потому ни одна шкурка не была похищена или отбита у него в тундре коряками или чукчами.

Но теперь времена были совсем иные, хотя и прошло с тех пор всего лишь каких-то десять лет.

Северная дорога была почти полностью перекрыта. Коряки, истребив отряд сына боярского Протопопова-Верхотурова в 1705 году, напали вслед за этим на отряд служилого Шелковникова, осадили Акланский острог и держали его в плотном кольце до следующего года, пока к чуть живым от голода акланцам не пришли на выручку казаки из Анадырской крепости.

Не была уже спокойной и сама Камчатка. Центральная ее часть — долина реки Камчатки, где Атласов и заключил в свое время договор с верховным вождем-тойоном Камчатки Иваром Азидамом о дружбе и вечном союзе с Россией — оставалась по-прежнему мирной. Не в пример центру, авачинские камчадалы не признавали ничьей власти: ни Азидама с Уйкоаль, ни государя Петра… Курилы были то в дружбе с русскими, то нападали на отряды сборщиков ясака. На Западной Камчатке также один год не был похож на другой — если на Гыг-реке (с той поры и по сей день она зовется Воровской) жил разбойный, непокорный, бунтарский люд, и казаки в здешних местах не столько о сборе ясака радели, сколько о сохранении живота своего, то на других реках казаков встречали где с почетом, где со страхом, но везде с миром…

Так что ситуация была очень даже непростая уже сама по себе, а тут еще царская воля! Поэтому приказчик нервничал, да и тюрьма якутская озлобила Атласова против людей достаточно. И потому, не разбираясь особо в тонкой политике камчатских казаков на замирение с воинственными курилами (а сам он утверждал в свое время, что это наиболее воинственное племя в Сибири), пошел Атласов на юг военным походом, чтобы напомнить курилам о былом и заставить подчиняться, если не воле своей, то силе. Пошел, видя впереди плавание к «незнаемой» земле за «переливами» и «привод под высокую державную руку новых ясашных плательщиков». Да, он перестал быть стратегом и дипломатом, думал лишь о том, как вернуть прежнее расположение к себе царя Петра и думного дьяка Андрея Виниуса из Сибирского приказа. А Камчатка не была уже прежней и думать нужно было прежде всего об этом.

И закатилась в том походе былая слава Атласова-атамана. Не принес ничего хорошего ни русским, ни курилам тот поход: столкнулись между собою две силы, и четыре года не было больше между ними мира. И о каких новых землях могла пойти речь, когда русские не способны оказались удержаться даже на реке Большой! Дважды за эти годы укреплялись они в Большерецком остроге и дважды сравнивали острог с землей курильские воины.

Так что не только прибавки ясачной не получил приказчик Атласов, но и смуту великую посеял и настроил против себя не только камчадалов, но и казаков камчатских. Дело дошло до того, что казак Данила Беляев всенародно обвинил Атласова в присвоении им для жены-молодухи Степаниды чернобурой лисицы, которая по царскому указу принадлежала казне. И приказчик, рассвирепев, зарубил казака палашом.

Не в бровь, а в глаз было то обвинение: за 1707 год «скопил» Атласов 1200 соболей, 400 красных лисиц, 74 морских бобра…

Возненавидели на Камчатке Атласова крепко. Он отвечал всем тем же. А особенно почему-то невзлюбил молодого Ивана Козыревского — не раз в смыках (кандалах) держал его в казенке под караулом, порол до крови в непонятной звериной злобе своей. Что же хотел выбить-вытравить из непокорного отрока Атласов? Не мечту ли заветную о походе за «переливы», ту самую, что таил в себе сам, надеясь заплатить царю открытием новых земель за все свои злодеяния и преступления, совершенные теперь уже на Камчатке?

Но неужели столь уж опасен был для Атласова какой-то мальчишка? Вполне возможно, что даже очень опасен — ведь Козыревский был обучен грамоте. Может быть, это был единственный грамотный на весь полуостров, и через него, стало быть, проходили все бумаги, а, значит, он мог знать о царском указе и мог бы при случае разжечь казаков на смуту и поход… Атласов же придерживал острова про запас. Потому, видно, и прятал он в казенке от казаков несносного мальчишку-грамотея.

В конце 1707 года казаки, возмущенные правлением Атласова, сместили его с приказа, арестовали и посадили в тюрьму, но, обманув всех, тот бежит из Верхнекамчатского острога, где была приказная изба, в Нижнекамчатский и, затаившись, живет здесь без власти и уважения. Приказчиком же был избран пятидесятник Ламаев, тот самый, который водил казаков в поход на курильские земли.

Но теперь путь на Камчатский нос был закрыт — курилы были настроены очень враждебно. Да и казаков трудно было разжечь на тот поход — слишком уж рискованной показалась бы затея. Нужно было ждать своего часа…

В 1710 году на Камчатку один за другим прибывают еще два приказчика. И себе же на погибель оба, как и Атласов, были алчными, жестокими, творящими произвол и беззаконие. Что-то неописуемое происходило в это время на Камчатке: приказчики друг друга не признавали и ненавидели, каждый из них стремился набить свои собственные дорожные мешки дорогой пушниной и всячески помешать сделать то же самое другому; стравливали между собой камчатских оседлых (тех, кто уже здесь и семьями обзавелся) и пришлых из Якутска казаков. Для оседлых весь этот разбой приказчиков мог обернуться местью камчадалов, а пришлым терять было нечего — урвали побольше, да ушли себе обратно в Якутск…

Но в конце концов всеми этими сварами, стычками да науськиваниями подписали приказчики сами себе смертный приговор. В январе 1711 года верхнекамчатские казаки снова поднялись на бунт, приговорив всех троих приказчиков к смертной казни. Справив кровавую тризну в Верхнем остроге, они отправились в Нижний — за Атласовым.

И вот на том их пути и встретился возвращавшийся из Нижнекамчатска и ничего не знавший еще о бунте Иван Козыревский. Он тут же был арестован, ограблен, хорошенько избит за сопротивление и насильно захвачен бунтовщиками с собой в Нижний острог.

Тут-то ненависть Козыревского к Атласову перевесила чашу весов, и обиды на верхнекамчатцев за грабеж и побои показались мелочью по сравнению с тем, что он может теперь сполна отомстить Атласову за все его прошлые злодеяния. Так Иван Козыревский примыкает к бунту, подчиняясь против своей воли неистовой силе того неподвластного ему рока, который уже управлял его судьбой и толкал на такие поступки, предотвратить которые никто был не в силе.

И более того, нижнекамчатские события будут теперь разворачиваться по его, Козыревского, плану: бунтовщики войдут в дом к Атласову с лжечелобитной, написанной Иваном, и когда Владимир Владимирович возьмет ее в руки, чтобы прочесть, — это послужит сигналом для выбранного заранее палача…

Теперь никто не стоял на пути Ивана к его тайным замыслам. Обеспечена была и дальнейшая поддержка казаков: обагрив свои руки кровью, бунтари задумывались теперь о том, что их ждет за все это и не последует ли указ царя о смертной казни для них самих за учиненный в Камчатке разбой. Тяжелые были эти мысли и нетрудно было подсыпать на угли пороху. Потому-то все причастные к бунту, точно за соломинку, ухватились за давно вынашиваемый Козыревским, избранным ими есаулом, план замирения с курилами и похода за «переливы» к «незнаемым» землям.

Тогда же царю была сочинена и послана челобитная, в которой казаки уверяли, что приказчики камчатские убиты за то, что не позволяли им выполнить указ Петра об открытии новых земель за Камчатским носом, с клятвою, что не пожалеют живота своего и присоединят к владениям России эти острова.

Курильские острова

1711 год 26 сентября.

«Державный царь, государь милостивейший! В нынешнем 1711 году, в Верхнем и Нижнем в Камчадальских острогах, прежде бывшие прикащики от нас, рабов твоих, побиты, а за что они, прикащики побиты, и в той своей страдничьей вине подали тебе, великому государю, за руками две челобитные в Верхнем Камчадальском остроге прикащику служилому человеку Алексею Александровых, апреля в 12 день.

И за такую свою страдничью вину пошли мы, раби твои, вышеописанного месяца из камчадальских острогов служить тебе, великому государю, на Большую реку, умирять изменников, которые в прошлом 707 и 710 годах тебе, великому государю, изменили и ясачное зимовье и острог на Большой реке сожгли, твою, великого государя, сборную ясачную казну разграбили, и прикащика со служилыми людьми побили…

…А в прошлом, государь, в 706 году, будучи в Камчадальских острогах, прикащик Василий Колесов посылал в поход служилых людей в Курильскую землю для умирительства на немирных иноземцев. И будучи служилые люди в Курильской земле, от Курильского острогу видели за переливами землю по Пенжинскому морю, на той земле не были, и какие люди тамо пребывают и какую битву имеют и какими они промыслами промышляют, про то они в достаток, служилые люди, сказывать не знали.

А в нынешнем, государь, в 1711 году, мы, раби твои, с Большой реки, августа с 1 числа, в ту Курильскую землю край Камчадальского носу ходили, а где прежде служилые люди у Курильского острога были, и от того их места до самого краю Камчадальского носа 2 дня ходу, и с того носу мы, раби твои, в мелких судах байдаром за переливами на море на островах были, и до той земли доходили, где велено нам, рабам твоим, по твоему, великого государя, указу, проведать и дать той земле особый чертеж. И, будучи мы, раби твои, за первым переливом на первом берегу, на усть Кудтугана реки, те курильские мужики, скопився в многолюдство, дали нам бой крупной. И к бою ратному тамошние курильские мужики досужи и из всех иноземцев бойчивее, которые живут от Анадырского по Камчатскому носу. И божию помощью, у них, курильских мужиков, 10 человек побили, а иных многих испереранили, и 3 карбаса морских у них отбили.

А на том острову соболей и лисиц не живет и бобрового промысла и привалу не бывает, и промышляют они нерпу, а одежду на себе имеют от нерпичьих кож и от птичьего перья».

Это был первый Курильский остров, открытый русскими — Шумшу.

Но одного оказалось мало, и в «отписку» лихо присочинили — проверька, дескать:

«А за другим переливом на другом острову, на Ясовилке реке, живут иноземцы езовитяне, и собралось их многое число, а бою с нами они не дали, а через толмача под твою высокосамодержавную руку ласкою и приветом призывали.

А они, иноземцы, нам, рабам твоим, сказали, что мы здесь живучи ясаку платить и кому не знаем, и прежде до сего с нас ясаку никто не бирывал, соболей и лисиц не промышляем, промышляем де мы бобровым промыслом в генваре месяце, а которые де у нас были до вашего прихода бобры, и те бобры испроданы иной земли иноверцам, которую де землю видите вы с нашего острова в полуденной стороне, и привозят де к нам железо и иные товары, кропивные ткани пестрые и ныне де у нас дать ясаку нечего, а впредь тебе, великому государю, платить хотят ли, про то нам, рабам твоим, не сказали. И стояли против нас своим великим войском изоружены, на битву с нами были готовы.

И мы, раби твои, стояли на той их земле двои суток, а дать бою с ними за своим малолюдством и за скудностию пороховую не посмели и себя от них спасли. И с той их земли мы, раби твои, в новостроенный земленой острог на Большую реку пришли сентября в 18 числе, и тому, государь, учинили за руками чертеж.

И ныне мы, раби твои, против твоего, великого государя указу, каков был дан указ прежде бывшим прикащиком о проведении в Курильской земле в Камчадальском носу на море за переливами землю проведали. А которых прошлого 1710 году мы, раби твои, Апонского государства жителей у немирных иноземцев на Жупановской реке по бобровому берегу отбили, и они сказывают, что де от вышеупомянутой дальней земли, которую землю в полуденной стороне видите на море близь де Матмайского города и Апонского государства, и об том Матмайском и Апонском государстве радетельное свое тщание к службе твоей, великого государя, мы, раби твои, приложим и чрез дальнюю видимую землю проведать впредь обещаемся.

…Вашего величества нижайший раби служилые люди: Данило Яковлев сын Анцифоров, Иван Петров сын Козыревской…»

Но грехи земные уже цеплялись за Козыревского, точно колючие семена череды: на допросе одного из бунтарей-первопроходцев, Григория Переломова, появилась эта вот, тоже впоследствии роковая для Ивана Петровича, запись:

«…де он, Григорий, с убойцами своими со служилыми людьми написали великому государю в челобитной своей и в чертеже, что были на другом морском острову, и то де они, Григорий с товарищи, написали в челобитной и в чертеже своем ложно».

Не были они на Парамушире — и весь сказ. Думали, что канет выдумка в реку забвения, но не получилось. Хотели повторить поход летом 1712 года, покорить недоступные острова и дойти до «Апонского» государства, как царю своему в том клялись, но пошел зимой 1712 года Данила Яковлевич Анциферов с большим отрядом большерецких казаков в поход на авачинских камчадалов, чтобы привести и этих непокорных «иноземцев» под «высокую руку» Петра, да заманили его с товарищами хитростью авачинцы, и погубили всех до единого. Так что не с кем было Козыревскому идти на Курилы — большерецкому гарнизону в тот год самому бы удержаться на границе с «Курильской землицей». А тут приказчик Колесов прибыл на Камчатку из Якутска с наказом провести со всей строгостью следствие по камчатскому бунту и казнить смертию всех повинных в убийстве приказчиков.

И открылась тогда вся правда о курильском походе. Но Василий Колесов оценил по достоинству значимость этого землепроходческого подвига. Сам он только вернулся из Москвы, где был царем за службу верную, за ясак богатый, доставленный самолично Колесовым в столицу, за вести добрые о землях незнаемых, лежащих в полуденной стороне от Камчатского носа, жалован во дворяне по «московскому списку» и награжден щедро. А тут, на Камчатке — пожалуйста! — курилы, от которых сам Колесов получил в 1706 году богатый ясак только лишь после похода Ламаева, сейчас сами платят исправно.

Чья заслуга? Есаула Козыревского со товарищи. И острова те морские ими же и открыты, чертеж учинен. Так что не казнить, а миловать нужно, награждать и продолжать начатое дело — дойти походом до «Апонского» государства, как то Козыревский и предлагает. А что до смертоубийства, то приказчики покойные своекорыстия ради забыли о долге своем перед истекающей кровью и потом землей русской, радея о своем богатстве, а не о казне государевой.

И нахапали изрядно: при разделе их имущества каждому из 75 бунтовщиков выпало из той добычи по 60 соболей, 20 красных лисиц и по два бобра. Потому Колесов суд свой вершил так: приказал выдать ему для казни лишь тех, кто исполнял приговор и чьи руки потому были обагрены кровью. Тех он и казнил. А остальных, частью поротых, частью клейменных и штрафованных, послал с оштрафованным же Козыревским в новый поход на Курилы.

13 апреля 1713 года на небольшом судне отряд из 55 служилых, 11 камчадалов и японца Сана (судно которого в 1710 году было заброшено штормом на Камчатку) отправился в море. Вот теперь и был покорен Парамушир, а с ним Онекотан, собраны первые сведения о других островах гряды, о Японии, составлен чертеж островов и привезен Василию Колесову подробный доезд (корабельный журнал), которым потом пользовались Миллер, Евреинов, Беринг, Крашенинников, Кириллов, Страленберг…

«Ученые не только проявили огромный интерес к материалам Козыревского, но и полностью доверяли им». То есть Иван Петрович исправил допущенные им ошибки и более уже не повторял их.

Это было великое открытие, и потому не требовалось преувеличивать его значимость, да и дело по бунту закончилось почти для каждого из них благополучно.

Но не знал, не догадывался, не подозревал и не предполагал Козыревский, что все еще только для него начинается, и пойдут теперь годы, помеченные в календаре его великой судьбы черными метками того родового проклятия.

В монашеской рясе

Жадность камчатских приказных людей была обыденна. И потому есть все основания сомневаться в том, что лейтмотивом недавней камчатской трагедии — убийства трех приказчиков — выступала эта самая их ненасытная жадность.

В те годы, как мы знаем, сибирская пушнина определяла во многом могущество государства Российского. И не мудрено, что именно она же, мягкая рухлядь, определяла в самой Сибири имущественные дела не только властвующих, но и всех остальных живущих здесь.

Поэтому мнение историка Окуня, который считает, что одной из причин камчатского бунта был протест казаков не против самого факта накопительства приказчиками мехов, а против несправедливого раздела этих трофеев между всеми, наиболее тонко отражает атмосферу тех лет. Но тогда истоки бунта видятся уже совсем под другим углом зрения. И тут, надо признать, совсем немалую роль в этих событиях сыграли и «незнаемые» Курильские острова, то есть возможность списать самый тяжкий грех открытием и присоединением к России новых земель.

Мы не знаем, какие прибытки имели на Камчатке следующие после казненных приказчики — Василий Севастьянов и Василий Колесов. Один был до смерти перепуган бунтом и поспешил убраться с Камчатки подобру-поздорову, а второго поглощали следственные дела — одновременно с делом Козыревского и его товарищей он рассматривал еще одно — о самовольном захвате власти в Верхнекамчатске казаком Константином Киргизовым (кстати, смягчающих обстоятельств Колесов здесь не обнаружил и приказал казнить Киргизова).

Но на смену Колесову пришел Иван Енисейский, а он-то всего за год правления собрал для себя здесь преогромную дань: 6000 соболей (150 сороков), 1070 лисиц и 200 бобров. Чтобы представить все это, давайте сравним «трофеи» Енисейского с ясаком, доставленным в Москву Василием Колесовым. Он привез Петру 88 сороков и 14 штук соболей (3534 штуки), 5 чернобурых лисиц, около 900 сиводушек и простых лисиц, 93 морских бобра. Так что куда там царскому ясаку до личной наживы Ивана Енисейского. И уж подавно куда там до него Владимиру Атласову, убитому якобы за припрятанную чернобурку и награбленные 30 сороков соболей, четыре сотни лисиц и 74 морских бобра…

А ведь Енисейский ушел с Камчатки не только живым, но и в паре с «правдоискателем» Колесовым, который год еще обретался на Камчатке, дожидаясь Енисейского « не рисковал пробиваться одним своим отрядом через опасную корякскую тундру.

И совсем уж нестерпимым был приказчик Алексей Петриловский, пришедший на Камчатку в 1715 году. Но и здесь до нового смертоубийства дело тоже не дошло. Почему? Наверное, потому что грехи теперь покрывать перед царем было уже нечем.

И новое время на полуострове, без мятежей и бунтов, как раз и высвечивает эту роковую связь двух исторических фигур — Атласова и Козыревского с «незнаемыми» землями. Гордиев узел их противоречий был завязан на Курильских островах, и узел этот можно было только разрубить: иной развязки, по-видимому, не видел ни тот, ни другой. Впрочем, это уже другой сюжет.

Вернемся к приказчику Петриловскому. Он «процарствовал» два года, и каждый день его правления был подчинен одной только цели — скопить как можно больше пушнины. Петриловский не стеснялся в средствах: узнав, что отряд Колесова-Енисейского разгромлен в Аклане коряками, он выменивает у корякских вождей часть отбитого ими у казаков ясака и присваивает его. В руках приказчика была и камчатская торговля. Цены он вздул такие, что народ волком взвыл. За фунт табака, например, требовал 60 соболей — и попробуй откажись, не купи, когда есть царский указ: курить это зелье.

Но и этого ему было мало. В своих мечтах он прибрал к рукам мягкую рухлядь, накопленную на Камчатке старожилами-казаками, и нужен был только повод. И вот Петриловский обвиняет Козыревского в смерти трех камчатских приказчиков и начинает новое следствие по этому делу. Тщетно пытается доказать бывший есаул, что за участие в убийстве Атласова он был оштрафован и приказчик Колесов снял вину с него за мореходческий подвиг, совершенный во славу России.

Но Колесов был мертв. Да и наплевать было Петриловскому на то, оправдан или нет Козыревский, убивал он или не убивал приказчиков. И на дыбе, и на правиле, прижигая тело казака каленым железом, срывая щипцами ногти с пальцев, он требовал только одного признания: «Укажи, где твои потайные амбары с пушниной… После Енисейского ты оставался за приказчика и, как нам известно, занимался здесь грабежом… Знаем, что привез и с тех полуденных островов…»

И вслушивался, не слетит ли с запекшихся губ его жертвы желанное слово. Дождался-таки Петриловский: открыл Козыревский часть своих тайников. Но Петриловский и в мыслях не имел отпустить на свободу своего узника — знал незаурядные его способности разжигать людские сердца гневным и страстным словом своим. Боялся Петриловский, что и его может постичь участь тех, следствием по убийству которых он якобы занимался.

Но где-то допустил промашку приказчик и не успел довести до конца задуманное — Козыревский дал обет постричься в монахи и пришлось выпускать его на волю.

Так стал Иван Козыревский иноком Игнатием.

А Петриловский разорял уже других и скоро имел в своей собственности 5669 соболей, 1545 красных и 161 сиводушную лисицу, 169 выдр, 297 морских бобров и, кроме того, огромное количество меховых лоскутов и меховой одежды.

Главную долю всех этих богатств он «вымучил» из казаков, применяя кнуты, батоги, пытки, заковывая в кандалы и забивая в колодки, сажая в тюрьму… И ни один не взроптал!

Так что чувствовал себя Петриловский на Камчатке, как рыба в воде, и не очень-то боялся «охочих до бунтов» казаков-камчатцев. Это-то и странно. А впрочем, еще раз вспомним, что Курильские острова уже были открыты…

Но возмездие все же пришло. Правда, со стороны. В 1716 году на лодии «Восток» казачий пятидесятник Кузьма Соколов и мореход Никифор Тряска проторили дорогу из Охотска в Большерецкий острог по Охотскому морю. Узнав на Камчатке о всех злоупотреблениях пятидесятника Петриловского, Соколов сместил его с должности, посадил под караул, а имущество конфисковал в казну. На следующий год бывшего приказчика на лодии доставили в Охотск, а оттуда отправили на суд в Якутск.

Вероятно, не последнюю роль в том смещении ненавистного Петриловского сыграл и инок Игнатий. Не случайно же, что в 1717 году он прибирает к рукам духовную власть над всей Камчаткой. Собирает своих друзей по несчастью, вынужденно, как и он сам, постригшихся в монахи, разоренных и доведенных до отчаяния Петриловским, строит недалеко от Нижнекамчатска на реке Ключевой у Горелой сопки Успенскую пустынь. Здесь монахи выращивают ячмень и рожь, а в устье реки Камчатки, на островах, устраивают заимку и солеварню. Сам Козыревский в 1718 году получает от якутского архимандрита клобук и рясу, то есть утверждается духовным приказчиком Камчатки.

И потому он снова в центре всех событий, происходящих на полуострове.

А здесь многое изменилось с тех пор, как была открыта дорога на Камчатку. Во-первых, ясак теперь беспрепятственно поступал в казну. Во-вторых, наладилась регулярная доставка на Камчатку продовольствия и боеприпасов. В-третьих, приказчики менялись аккуратно, в срок — с очередным приходом казенного судна из Охотска.

Казалось бы, все должно было способствовать тому, чтобы поступление ясака из Большерецкого порта в Охотск год от года возрастало. Напротив, количество его резко упало. Оно и понятно — пушного зверя на Камчатке уже основательно повыбили. Но якутскому воеводе до этого не было дела, он слал приказчиков со все новыми и новыми инструкциями, полагая, что ясак уменьшается из-за казачьего нерадения и воровства, а также из-за нежелания камчадалов платить царю пушной налог по «причине природной склонности к бунтам и разбоям». Потому-то в инструктивных наставлениях рекомендовалось проводить в отношении инородцев политику кнута и пряника — защищать от обид и разорения казачьего, с одной стороны, а с другой — «сыскивать в ясак захребетчиков и подростков».

То есть политика эта была направлена против «домовитого», выражаясь языком Дона, камчатского казачества, против старожилов, против тех, кто породнился уже с местным населением. И эта политика, естественно, давала свои плоды.

В 1718 году приказчиком одного из казачьих острогов был назначен Василий Качанов. Первое, что он сделал — выпустил на волю заложников — аманатов Купку и Киврю с реки Воровской, и они тотчас подняли и возглавили бунт… Затея стоила немалых жертв с обеих сторон, и потому приказчик был отстранен казаками от должности, сам посажен в аманатскую казенку и «мучен вилами».

Прибывший на место Качанова сотник Максим Лукашевский доносил в 1720 году в Якутск, что «казаки на Камчатке и прежде убивали прикащиков, мучили и арестовали Алексея Петриловского, мучили в 1719 году сына боярского Василия Качанова и едва не заморили его в аманатской казенке, и что если возмутителей не переселить из Камчатки, то и впредь они будут отказывать прикащикам в повиновении и будет в службе великого государя всякое непоспешание…»( Андриевич В.К. История Сибири. — Ч. 2. СПб, 1889. — С.113).

Как видите, очередная зацепочка за убийство Атласова. И читаем там же далее: «Лукашевский указывал на монаха Игнатия Козыревского, как на ловкого коневода всех возмущений камчатских казаков. По его извету Козыревский был допрошен в 1720 году сотником Иваном Уваровским и отправлен затем в Якутск».

Академик Берг в своем труде «Открытие Камчатки и экспедиции Беринга» акцентирует внимание на причине очередного ареста Козыревского и нового следствия по забытому уже делу: «… в 1720 году мы его застаем в Большерецке… Здесь Игнатий, будучи на постоялом дворе, повздорил с одним служилым человеком, укорявшим его, что от него де и прежние приказчики на Камчатке убиты.» На это монах Игнатий говорил такие возмутительные и похвальные (т.е. наглые) речи: «которые де люди и цареубийцы, и те живут приставлены у государевых дел, а не великое дело, что на Камчатке прикащиков убивать». Отправляя за эти слова Игнатия с караулом в Якутск, «закащик камчатского наряду» (так назывались управители, назначавшиеся по острогам приказчиками) Максим Лукашевский в своей отписке якутскому ландрату Ивану Рикитину прибавлял:

«А от него, монаха Игнатия, на Камчатке в народе великое возмущение. Да и преж сего в убойстве прежних прикащиков Володимера Атласова, Петра Чирикова, Осипа Липина он, монах Игнатий, был первым, да и в отказе Алексея Петриловского и Василия Качанова от приказов возмутителем был он же, монах Игнатий Козыревский».

Добавим только, что и этот сотник Лукашевский за злоупотребления своей властью на Камчатке позже будет отдан под суд. Так что враги у Козыревского на Камчатке пока одни и те же.

Якутск и Москва

Следствие было закончено в пользу Козыревского. Более того, в награду за курильский поход он получил 10 рублей — годовое казачье жалование — и был определен строителем Покровского монастыря около Якутска. Одно время Козыревский даже замещал архимандрита Феофана в монастыре, то есть был в чести.

«Но в 1724 году вследствие ревизии сибирских дел, вызванной преступлением Гагарина (бывшего губернатора Сибири), всплывает опять дело о камчатском восстании 1711 года Козыревский был посажен под стражу, но бежал и подал якутской воеводской канцелярии челобитную, что он знает пути до Японского государства и просил отправить его по тому делу в Москву. В 1726 году в бытность Беринга в Якутске к нему явился монах Игнатий с чертежами и развил ему свои планы насчет Японии, но Беринг нашел их несостоятельными и даже отказал Козыревскому в его просьбе быть принятым в экспедицию. Затем предприимчивому монаху удалось в следующем году устроиться в партию казачьего головы Афанасия Шестакова, отправлявшегося на северо-восток Азии «для изыскания новых земель и призыву в подданство немирных иноземцев». Козыревскому было поручено плыть вниз по Лене и выйти в море для открытия земель против устья этой реки. В Якутске Игнатий построил за свой счет судно «Эверс» и на нем в августе 1728 года отправился вниз по Лене…

Козыревский дошел на «Эверсе» до Сиктаха на Лене и здесь зазимовал. В январе 1729 года Игнатий вернулся в Якутск и весной судно его изломало льдом», — так описывает этот период жизни Козыревского академик Берг.

«Раньше историки ошибочно считали, что в 1728 году Козыревский до океана не дошел и зимовал в Сиктахе на Лене. Из новых свидетельств явствует, что до зимовки в Сиктахе «Эверс» побывал «на Северном море-акиане». (Марков С. Земной круг. М., 1978. — С.427).

Период очень тяжелый, когда тень Атласова снова заслонила ему путь в полуденные страны, к «Апонскому» государству. И «Эверс» (точнее,без кавычек, эверс — тип морского судна), как указывают многие исследователи, снаряжался Козыревским для плавания через Северный Ледовитый океан в Тихий — на Камчатку, Курилы и в Японию…

Но судно было отобрано у Козыревского и приписано к экспедиции как казенное. Тут еще незавершенное следствие, которое неизвестно чем для него может кончиться на этот раз… Поэтому на душе у него было очень тяжко. И когда Игнатию стало окончательно ясно, что пути на Камчатку из Сибири у него нет, что сибирские власти не забудут и не простят ему камчатских бунтов, он отправляется в Москву, к императрице Анне Иоанновне за поддержкой.

Его встретили с почетом — в «Санкт-Петербургских ведомостях» появляется даже сообщение о первооткрывателе Курильских островов. Ему оказываются милости и даже поговаривают о возможности экспедиции в Японию, об организации которой и хлопочет Игнатий.

Но… он пожаловался на тобольского митрополита за то, что тот послал в Учрежский монастырь «на безвыходное пребывание». Синод направил запрос в Тобольск. И оттуда пришел ответ митрополита Антония. Письмо-приговор.

«В указе ея императорского величества, каков от святейшего правительствующего Синода сего 1731 года июля 17 отправлен, а в Тобольску сентября 1 числа получен, ко мне нижеимянованному написано.

По ея де императорского величества указу и по определению святейшего правительствующего Синода, велено с пришедшем в прошлом 1730 году в Москву из Камчадальской землицы монахе Игнатии Козыревском в доме моем справиться, не имеется ль до него, Козыревского, каких подозрительных дел и по тем не учинено ль ему когда какого публично на теле наказания, и в Москву он отпущен ли, и буде отпущен, откуду и зачем, и пашпорта он для проезда в Москву от меня требовал ли, и ему тот пашпорт дан ли, и в котором году, месяце и числе, и какова тот Козыревский состояния человек, и где в котором году пострижен, и кем и по какому указу, и учиня б оную справку прислать в святейший правительствующий Синод при доношении немедленно. И за означенной ея императорского величества указ благопочтенно ответствую.

На вопрос 1. В прошлом 1724-м году по учиненным в Москве в бывшем Преображенском приказе привезенному в тот приказ из Якутска Троицкой церкви попу Семену Климовскому в важных делах распросах он, поп Климовский (как о том из того приказу марта 11 дня оного 1724 году в московскую синодального правления канцелярию доношением, а из той канцелярии того ж году от апреля 2 дня отправленным ко мне его блаженныя и вечно достойныя памяти императорского величества указом объявлено), во втором распросе показал, знает де он неисправные церковные дела города Якутска Спасского монастыря за архимандритом Феофаном и за закащиком того ж монастыря монахом Игнатием Козыревским и о том де донесет он святейшему правительствующему Синоду.

А в третьем распросе во оном же приказе на означенного Козыревского между других дел показывании объявил: как де он, Козыревский, был в казачьей службе и посылан был из Якутска на Камчатские остроги и в тех де острогах якутския казаки, в том числе и оной Козыревской, побили до смерти трех человек прикащиков, которые де посланы были из Якутска для сбору ясака, а именно: Осипа Миронова (Миронова-Липина), Петра Чирикова, Володимира Отласова».

Удар был рассчитан точно. А чтобы Козыревский не смог отвести его, Антоний дополняет: была, дескать, челобитная от тех бунтовщиков, где они пытаются оправдаться и взвалить всю вину на убитых приказчиков, но грош цена той челобитной:

«А челобитной прочих (пришлых. — СВ.) казаков, которые в душе с оными Анциферовым и Козыреввским не пошли и к бунту их не пристали, доказывается, что оне тех прикащиков убили нарядным делом и пожитки их все побрали и по себе разделили, и назывались де Анциферов атаманом, а Козыревский ясаулом.

А тех убитых прикащиков оные, к бунту не приставшие, не токмо никаким неисправлением и разорением их не порекли, но и одобрили, что они в сборе в казну императорского величества ясаку и во всем деле своем были исправны и радетельны.

Де онеж де, бунтовщики, и у них служилых, которые к бунту их не пристали, наготовленные себе в путь для отвезения собранной императорского величества ясачной казны в Якутск кормовые запасы все пограбили, а судовые припасы, паруса и снасти драли и резали. А таким де своим бунтовством оную ясачную казну на Камчатке остановили».

Антоний свидетельствует в том же духе против Игнатия: понес ли какое наказание за тот бунт Козыревский — неизвестно, отпускался ли в Москву — нет, уехал без спросу, без соизволения митрополита, без «пашпорту», да и вел себя монах в якутских монастырях непристойно — таинственные присяги давал читать и переписывать; «изворовал из венечных пошлинных денег пять рублей двадцать два алтына две деньги» (обратите внимание: какая точность!),да из казны одной монастырской «сто и больше», и на другой — «рублей на триста» (а здесь что-то очень уж приблизительно, видимо, приврал святой отец).

Митрополит вроде бы и признает, что в некоторых своих винах Козыревский оправдывается, но:

«И хотя по означенным показаниям он, Козыревской, своеручно написанным ответствием приносил некакие и выправки, обаче без совершенного изследования, верить ему в том невозможно, а совершенно изследовать недопустил нижеявленный случай: понеже он, Козыревской, указом ея императорского величества от тобольской губернской канцелярии обязан в партии быть при вышепоказанном Шестакове показания ради новых землиц и морских островов и народов».

Лукав был Антоний. И письмо выдает, как он вил свои лисьи петли, стежки-дорожки: то митрополит каждую мелочь несколькими свидетельскими показаниями подкрепит, то вдруг обрушивает на голову Козыревского такой валун, что хоть сразу того в петлю и на погост:

«А от других слышно о нем, что он, Козыревской, с отцом своим Петром в прошлых давних годах с Москвы сослан в Якутск в ссылку, и якобы чернил и бумаги им давать невелено…»

Единственно, наверное, в подписи под этим письмом не солгал Антоний:

«Святейшества вашего всегдашний богомолец и слуга… недостойный митрополит Тобольский Антоний. 1731. Октоврия 1».

Началось пятое по счету расследование дела по участию Козыревского в убийстве трех камчатских приказчиков.

Посыпались приговоры. Синод лишил Козыревского «священства и монашества», передав дело в Юстицколлегию.

В январе 1732 года там было решено: «расстригу Козыревского казнить смертью». Затем внесена поправка: «не чиня той экзекуции», передать дело в Сенат.

16 февраля 1732 года, уже в Сенате, смертный приговор подтвержден вторично.

Козыревский обращается с прошением о помиловании к императрице, в котором указывает на различные свои заслуги, в том числе и на присоединение им к России северных Курильских островов.

Ответа не поступило. Больного Козыревского содержали в подземной камере бывшего Преображенского приказа в ручных и ножных кандалах, как государственного преступника.

Все это ускорило трагическую развязку — 2 (13) декабря 1734 года Иван Петрович Козыревский умер в тюрьме…

Так ушел из жизни этот человек. Но остались на карте открытые им Курильские острова — выстраданный всей жизнью дар Ивана Козыревского Российскому государству.

Матрос Сметанин

Он был из тех, кто, не задумываясь о бессмертии, честно выполнял свой долг. И, надо признать, шансов остаться в истории у него было гораздо меньше, чем у тихоокеанских Колумбов, так как он был всего-навсего участником событий, пусть даже событий мирового значения.

Так в чем же тогда его заслуга перед историей? Наверное, в том, что на одного рядового пришлось преизрядное количество таких событий — от открытия двух устьев Амура в 1730 году и до открытия западных берегов Северной Америки в 1732 и 1741 годах, посещения Японии в 1739-м. На долю немногих — разве что только архангельских мореходов — выпадало подобное.

В устье Амура

Не успела завершиться экспедиции Витуса Беринга по отысканию пролива между Азией и Америкой, как последовал царский указ о назначений новой, более крупной экспедиции по исследованию русского Дальнего Востока под руководством казачьего головы А.Ф. Шестакова и драгунского капитана Д.И. Павлуцкого.

6 июня 1727 года в списке команды Афанасия Шестакова значится 10 матросов-сибираков. Один из них — матрос первой статьи Лаврентий Сметанин, поступивший на службу с денежным окладом «полного по полтора рубля, а за вычетом за мундир по 30 алтын, муки по полуосмине, круп по малому четверику на месяц».

Но только в 1729 году матрос Сметанин ступил на палубу своего первого тихоокеанского судна — бота «Св. Гавриил», который только-только вернулся из неудачного плавания.

Что же сдерживало новую экспедицию, почему теряли драгоценное время мореходы? Из-за распрей двух официальных руководителей, разбивших всех участников экспедиции на два враждебных лагеря. Надо полагать, несладко пришлось Лаврентию, если бежал он, ища защиты, от Шестакова к Павлуцкому «с великим криком», а Шестаков язвил в адрес капитана драгунского полка: «…матросы у тебя не в команде, и сами тебя не хуже, и команды тебе никакой нет», и вообще послан он, капитан Тобольского драгунского полка, «в бабки играть, а не для управления».

Ничего хорошего из такого руководства получиться не могло. Так оно и вышло.

В конце концов Сметанин попали на службу к племяннику казачьего головы сыну боярскому Ивану Григорьевичу Шестакову. В их задачу входило обследование Шантарских островов — нанести их на карту, составить подробное описание. Бот «Св. Гавриил» вел опытный мореход Кондратий Мошков, который ходил на нем при Беринге, но, несмотря даже на это, удачи не сопутствовали морякам: через три дня после выхода разразился жестокий осенний шторм. Время года было позднее — сентябрь. Скрипели под напором ураганного ветра мачты, трещали от натуги шпангоуты, еле выдерживая удары волн: лежали вповалку в трюме непривычные к морской болезни служилые. Пять дней носило бот по морю и пригнало опять к берегам Камчатки. С облегчением вздохнули при виде земли… но какое там!

Снова завертело-закружило-понесло и умчало за двести верст от Большерецкого устья на север. Только 19 сентября вошел потрепанный морем бот в устье реки Большой и стал на зимовку в Чекавинской гавани, хотя по инструкции «Св. Гавриилу» следовало идти зимовать в Нижнекамчатск. Но об этом не могло быть и речи: бот нуждался в срочном и серьезном ремонте.

В конце июня следующего, 1730 года подошли к Шантарским островам, а затем отправились к устью Амура.

И летом 1730 года получены сведения, которые через сто двадцать с небольшим лет придется с великим трудом добывать Г. Невельскому:

«… В устье большом Амурском глубины от 15 до 20 сажен, а ширина например версты с две… И оной Амур река впала в акиан двумя устьями; а глубина другому устью от 5 до 6 сажен, а ширина версты полторы. И на тех устьях делали опробацыю: в большом устье шли ботом, а в другом — шлюпкою и в тех устьях стояли на якорях полторы сутки для выявленной меры устьев и для рыбной ловли, а в другом устье ходу нет понеже мелко».

Но не дошли до современников эти сведения. Главный руководитель экспедиции А.Ф. Шестаков погиб в тот год на Камчатке, и все его родственники вместе с Иваном Григорьевичем оказались в немилости соперника Павлуцкого. Материалы амурской экспедиции, как это водится у нас, где-то затерялись, забылись, и каким-то чудом сохранился только лишь один «донос», из которого и почерпнули мы сведения о первых исследователях устья Амура…

В августе 1730 года «Св. Гавриил» вернулся на Камчатку, откуда ушел в Охотск, а зимовать снова пришел в Чекавинскую гавань, доставив на полуостров геодезиста Михаила Гвоздева, с которым пойдет на «Св. Гаврииле» Лаврентий Сметанин к американским берегам в 1732 году. И опять же из «доноса» впервые узнают соотечественники и об этом плавании русских мореходов, о посещении ими «незнаемых» американских островов, первых контактах с аборигенами.

И этот вот день — 21 августа 1732 года — должен был стать по праву днем рождения Русской Америки. Ведь именно тогда «пополудни в 3-м часу стал быть ветер пособный, и пошли к Большой земли и пришли ко оной земли и стали на якорь в верстах в четырех».

Долгие годы официальная история молчала о подвигах русских мореходов, совершенных на дальневосточных окраинах Российской империи, славя лишь благозвучные для европейского слуха имена. И мы по сей день ведем летосчисление славных юбилейных дат совсем но иной шкале, нежели было определено Его Величеством Фактом, потому что узнавали факты, когда в истории все места уже распределены и награды получены. И потому имена геодезиста Михаила Гвоздева и подштурмана Ивана Федорова почти неизвестны. Что же говорить тогда о нашем матросе Сметанине…

Япония

22 мая 1739 года из устья камчатской реки Большой вышли четыре судна — бот «Св. Гавриил», бригантина «Архангел Михаил», дубель-шлюпы «Надежда» и «Большерецк». Экспедицию возглавлял Мартын Шпанберг. На «Большерецке» под руководством боцманмата Василия Эрта и морехода Ивана Бутина шел матрос первой статьи Лаврентий Сметанин. Курс русских судов был проложен к берегам Японии.

Флагманом была бригантина «Архангел Михаил». Заглянем в ее вахтенный журнал, где скупо и точно фиксировались наиболее важные события тех значительных в истории русского мореплавания дней.

«Мая 22 дня. Вышли из устья большерецкого дубель-шлюпки «Надежда» и «Большерецк», подняли мы якорь и шли под фоком, токселем и безанем. Имеющийся сигнал мы спустили, понеже и бот «Гавриил» следут за нами…»

«Июня 17 дня. Пришел к нам «Большерецк» и сказывал, что блиско был берега и видел на берегу много людей и судов мелких, около которые и пошли под парусами, и одно большое судно величиною с «Гавриил» бот, а одно судно шло от берега к «Большерецкому» судну, а когда он поворотился на 0, японское судно пошло к берегу».

«Июня 18 дня. Подобрали гротсель, следовали мы в путь и с нами дубель-шлюп «Большерецк» и видели в западной стороне близ земли в разных местах малых бус или судов японских под парусами и иных на якорях. А по той земле место каменное и на тех камнях лес растет великой… також в 4-х местах видели жилье и блис того жилья насеяно было видно хлеба…

В ысходе 5 часа легли мы на якорь на глубине 24-х сажен, грунт — дресва, и против того места их деревни или жилье видно было много. В начале 6 часа от того жилья приезжали к нам две лотки, кормы их с перилами, веслами гребут, а на судне, в подобие как рыба хвостом правит, и те лотки их остроносые, наподобие галер, кормы тупые, а на них людей было на одной лотке человек 12, а на другой 7 человек; платья на них подобные китайскому, и не доехав нас оне сажен 40, и остановились на веслах, и мы к ним махали, чтоб оне к нам приехали, а оне махали, чтоб на берег от нас ехали, и подымали оне свои лотки дречек двоерогий и указывали им к берегу, а по каковски оне говорили, про то слышать за ветром и за дальностию нашим с нами бывшим курильским мужиком, нашим толмачем, было невозможно, и было того времени около 1/4 часа, и оне возвратились на берег, а их на берегу видеть было много також и жилья их по тщету нашему в том месте около 40 дворов, а пашня у них видно было, где хлеб растет по жеребьям, и мы от их жилья не более доброй версты были или лежала на якоре».

«Июня 22 дня. Пополуночи в 5 часу приезжали к нам японцы на своих рыболовных лотках и приставали к нашему судну, и со оных лоток помянутых японцев по несколько человек на судно пущали. А привозили оне, японцы, к нам рыбу комболу я протчих еще 4 рода рыб, которых мы ни в Европе, ни в Азии не видали, також оне, японцы, привозили к нам пшено сорочинское, табак листовой, а листы широкие и большие, ретьку и огурцы и протчие мелочи, все товары и отчасти торговали…»

«Июля 3 дня. Легли на якорь на глубине 32 сажен, грунт — ракуши и камень мелкой. Блис острова Фигурнова послали на нас дубель-шлюп «Большерецк» и на шлюпки за водою с 73 бочками… а на оном острову, где они пристали, воды не взяли, понеже утес и камень. И на оном острову в том месте лесу мало и все камень, и место неудобное, и блис самого острова глубоко. Туман, били в барабан. …в исходе 7-го часа палили из 1 пушки, понеже туман. В том же часу ответствовали одной пушкою и в начале 8 часа оборотились, понеже «Большерецк» не видать было, а туман прочистился.

«12 часов. …Дубель-шлюп «Надежда» следовал за нами, а «Большерецк» не видать было». («Св. Гавриил» отстал от флагмана еще в самом начале похода. — С.В.)

Так они разминулись. Но что интересно — в Большерецк потерявшиеся дубель-шлюп и бот вернулись почти одновременно: 23 июля в устье реки Большой — пришел из Япония бот и «Св. Гавриил» — под командованием лейтенанта В. Вальтона, а 26-го «Большерецк». До 7 августа дожидались они здесь возвращения Шпанберга, но, не дождавшись, приняли решение идти в Охотск, полагая, что и «Архангел Михаил» с «Надеждой» уже там. 22 августа они вошли в реку Охоту и в тот же день доложили, что морская дорога в Японию русскими моряками проторена.

Забвение

В мае 1742 года Мартын Шпанберг приобрел для экспедиции стадо оленей и оставил его «в смотренке» якутского сына боярского П. Кутузова, а тот передал рудознатцу С. Гардеболю, в помощники к которому назначили старого матроса Лаврентия Сметанина, недавно возвратившегося на гукоре «Св. Петр» с Командорского острова. Все «экспедичные» дела были свернуты. В 1750 году умер С. Гардеболь, а о пастухе-матросе и оленьем стаде просто-напросто забыли.

И прошло еще более пятнадцати лет, прежде чем вспомнили о нем. Потребовались олени для экспедиции Креницына – Левашева, и Сметанин смог наконец сбросить со своих плеч непосильную пастушескую обузу и тихо доживать свой век, как и сотни других безвестных мореходов-тихоокеанцев.

II. РУССКАЯ АМЕРИКА

Емельян Басов

Неистовый Игнатий

Судьбу молодого Басова во многом определит встреча с монахом Игнатием на реке Лене.

Шли они в тот поход на казенном «Эверсе». И с ними отправился в тот путь бывший хозяин этого судна монах Игнатий Козыревский. Лебединой песней был для него этот вояж. Он уже видел в своих мечтах эту новую, проторенную им дорогу, морскую, дальнюю, вокруг Чукотского носа в Камчатку-страну и «Апонское» государство, жил теми пламенными грезами, горел и сгорал вместе с ними.

Но, выйдя из устья Лены, напоролись на полярные льды. Почернел тогда от лютой досады монах-мореход. Но что делать — сила силу гнет, и не таких в лепешку сминало, как ни храбрились, как ни тужились, с кровавой пеною на опаленных сердечным жаром и в ярости покусанных губах. А потом (так решил про себя по молодости Басов) спекся монах, махнул на все рукой и подался назад, в Якутск, на сытные монашьи хлеба.

Казаки же мореходы, басовцы, после того, как по весне раздавило в Сиктахе льдами «Эверс», построили небольшие морские суденышки, по-казачьи — шитики, и два года еще исправно, невзирая на неудачи, погоду и прочая, бились грудью о льды.

Бились в тщетной надежде проторить путь в дальнюю Камчатку вслед за славными мореходами российскими, которым удалось подчинить себе эту ледовую стихию, прорваться, несмотря ни на что, не в пример тому монаху со страшными, насквозь прожигавшими молодого командира глазами.

Эх, молодость, молодость. Она не так уж редко безрассудна в своей наивности и слепой уверенности в собственном лишь мужестве и силе. И тогда мельче и незначительнее видится чужое — душевная болы горе, надломленность…

Но и они не прошли: покорились проклятым льдам. Пришлось, смиряя гордость, отступить, что было невероятно тяжко. Но месяцы ежедневных и ежечасных испытаний закалили душу Басова, в потому он смог не сломаться. И понять Козыревского — его мужество, его силу и его трагедию.

И потому не удивился, узнав в Якутске о дальнейшей печальной судьбе Игнатия, отправившегося за поддержкой своей великой мечты к царице всея Руси и исчезнувшая навсегда где-то в подвалах тайных московских приказов, о которых и говорить-то вслух было страшно. Видно, и там испепелил кого-то взором своим…

Не удивился Емельян, но стало на душе отчего-то так горько, точно и он сам потерял вместе с этим Козыревским что-то очень для себя дорогое.

И не знал еще, что ему самому уготована такая же неистовая судьба. Не знал. Но выбрал ее сам.

Выбор пути

В 1733 году Емельян Софронович Басов назначен в казачью команду Охотского порта, произведен в сержанты и направлен для сбора ясака на Камчатку.

И здесь он узнал много нового о монахе и о мечте его заветной — заведении промыслов на открытых им островах и торговле с полуденными странами, о Козыревском-бунтаре, возмутителе и ненавистном для приказчиков правдоискателе…

Немало рассказов слышал Басов в Камчатке и о землях далеких, лежащих на восход солнца против Уйкоаль-реки (Камчатки) в море. И понимал: если это правда, то дело может быть весьма выгодным — ведь вот до прихода русских на Камчатку даже здесь, на столь огромной территории, никто из инородцев зверя не добывал, и было его в Камчатке видимо-невидимо, так что и там, в тех далеких землях, где рождается в океане-море светило, может осветить оно и для Басова всю его жизнь по-иному.

А вскоре Басова послали в Москву, в Сибирский приказ, сопровождать ясак — пушную подать русскому царю от его подданных-камчадалов. И там, увидев собственными глазами по скольку золотых червонцев отваливают иноземные купцы за камчатскую мягкую рухлядь, решил окончательно: просить в Сибирском приказе разрешение на дальние морские вояжи для отыскания новых земель и привода в ясак инородцев. Посулил это государевым дьякам, и замысел удался — получил разрешение на те вояжи к землям незнаемым.

Несостоявшийся поход

В Иркутске, согласно казенной бумаге, Емельяну Софроновичу выдали подарки для островитян, ружья и порох для похода. Воодушевленный, с горящими от столь счастливого поворота в его жизни глазами, возвращался он домой. Но не тут-то было: Охотск только-только стряхнул со своих плеч свинцовую тяжесть всех экспедичных приготовлений Второй Камчатской…

Сменялся и командир порта — вместо Скорнякова-Писарева, человека хоть и скандального, но умного, стал Девиер — зять знаменитого петровского вельможи, некогда всесильного князя Александра Меншикова — ссыльный зять ссыльною полувластелина. И вот он-то и поставил крест на всем, что уже жило в мечтаниях Емельяна: «Казенного судна не выделю. Хватит… Имею на то власть, и мне твой указ — не указ. Хошь — строй свой корабль и плыви хоть на все четыре стороны, а нет денег, так к рыпаться нечет — иди и служи далее. Так-то вернее, а в море и без тебя есть кому земли открывать…»

Что ж, пришлось тянуть лямку дальше… Только осенью 1742 года удалось Басову наконец снова попасть на Камчатку — как конвоиру ссыльного князя Александра Долгорукова. В Большерецком остроге Емельян Софронович встретился с одним из руководителей Второй Камчатской экспедиции Мартыном Шпанбергом, и тот, первоначально поддавшись на уговоры, а может быть, и не только уговоры, согласился отпустить Басова с его братом на казенной байдаре из Большерецка на Курильские острова. Но… с полпути Шпанберг, не объясняя причин, возвращает Басова назад и отбирает байдару. Так что пройти на полдень дальше Козыревского тоже не удалось.

Но в этом же 1742 году возвращаются на Камчатку после тяжелой зимовки на Командорском острове члены экипажа пакетбота «Святой апостол Петр». Их рассказы о пушных богатствах острова, особенно о многотысячных стадах морских бобров, всколыхнули всю Камчатку. Рассказывали они и о далеких многочисленных островах, также лежащих в море на восходе солнца у берегов Америки.

И Басов не стал терять драгоценного времени — он тут же отправился в Нижнекамчатск и начал действовать…

Командорский остров

На этот раз дело у него пошло как по маслу. Правда, ни один камчатский купец, не успев столь же быстро оценить все возможные выгоды задуманного Басовым предприятия, затею не одобрил и не дал даже медной деньги на начинание, но в «складственную» компанию-артель вошло со своим капиталом больше двух десятков человек: казаки, промышленные и посадские люди.

Денег было только на оснастку судна, но нижнекамчатский плотник Петр Колокольников подрядился построить для них шитик, подобный тем, на которых Басов в свое время пытался покорить Великий Ледовитый океан. Называлось так суденышко потому, что за неимением гвоздей сшивались доски китовым усом. «Шил» плотник будущий «Св. Петр» в долг, так что кровь из носа теперь, а острова открой и пушнины добудь…

Мореходом был определен казак Евтихий Санников. «Вожами» — Лука Наседкин и Петр Верхотуров, первые командорцы. 1 августа 1743 года шитик «Св. Петр» отправился в дальний путь навстречу солнцу из устья древней Уйокаль — Камчатки-реки. И уже через пять дней экипаж этого первого промыслового русского судна в Тихом океане высадился на Командорском острове, и теперь каждый из басовцев мог считать себя командорцем.

Промысел же на островах превзошел все ожидания и самые сказочные мечты. А через год они делились своей промысловой радостью в Нижнекамчатске:

«Выходившего во время великой погоды из моря зверя били палками, а на песцов ставили пасти, и случалось достать в день бобров 50, а песцов 100 и более. Питались котами, сивучами, бобрами и морскими коровами: последних было множество, но промышлять нечем в море, а на берег не выходили».

Всего было добыто 4000 песцов и 1200 бобров.

Хорошая погода радовала мореходов-промышленников не только бобрами — на полдень и на восток от Командорского острова видели они вдали другие земли. Басов ликовал. Высоко всходила его собственная звезда на востоке, у солнца…

Остров Медный

Во второе плавание охотников отправиться с Басовым за промысловым счастьем было уже побольше — на этот раз на шитике вышли в море 32 человека. 16 июля 1745 года «Св. Петр» был уже у берегов гористого островка, что так хорошо просматривался на юге от Командорского острова.

Басову, видимо, не очень-то пришелся по душе этот маленький островок: «велми опасен» (в любой, даже небольшой шторм суденышко здесь могло быть разбито о камни, а пологого берега, чтобы вытащить шитик на сушу, подальше от океанской волны, здесь и днем с огнем не найдешь), неуютный какой-то (горы да острые кекуры-рифы), а самое главное — это был только лишь первый остров в серии предполагаемых и видимых ими в прошлую зимовку на востоке. Да и не позабылись еще недавние камчатские мечтания о неведомой южной земле, которую безуспешно искал Беринг и в существование которой продолжали верить и позже.

Поэтому на островке водрузили крест в честь его открытия и, не задерживаясь более, пошли дальше на полдень, к Земле да Гамы. Шли почти месяц и 6 августа подошли к острову… Командорскому! Чертыхнулись в адрес морехода-недотепы Евтихия Савинкова, но, делать нечего, зазимовали здесь, занимаясь, как и в прошлый год, промыслом.

Но тянуло к себе море, не терпелось испытать еще раз свою мореходную судьбу, и уже 26 мая 1746 года, когда только-только пробуждается от зимней спячки командорская природа и сквозь мутные туманы достигают земли ее по-настоящему теплые солнечные лучи, вышли в море, хоть и истосковались за эту бесконечную зиму по парному теплу земли. И снова целый месяц блуждали по морю.

И снова месяц впустую, хотя, это видели многие из членов экипажа, проходили совсем рядом с островами. Как оказалось, мореход Санников вовсе не хотел, чтобы первооткрывателем той земли был его компаньон — он предал Басова, войдя в Нижнекамчатск после первого возвращения с островов в сговор с купцами, которых Емельян Софронович, помня прежние обиды, и недоверие к его предприятию, не принял в свою компанию, несмотря на их просьбы. Купцы теперь сами срочно готовили судно, чтобы послать в обгон Басова на восток и отнять открытие, самим завладеть промыслами…

7 июля, замыкая пока только лишь одному Санникову понятный круг, подошли к знакомому гористому островку. Басов хотел всё же продолжить плавание, но взбунтовалась команда: «Шабаш! Нам не новая земля — зверьё нужно. Мы за деньгами, а не за славой с тобой пошли!»

Здесь и высадились. Ушли, когда пушнину уже некуда было девать. Привезли в Нижнекамчатск 1670 бобров, маток и кошлаков, 1600 бобровых хвостов, 2200 котиков и 2240 голубых песцов… Все на «Св. Петре» были довольны. Страдал, и жестоко, только Емельян Софронович. Страдал от предательства своих компаньонов, от того, что решительно никто из них не понимал своего передовщика, стремившегося бороздить океан и открывать новые земли, когда под самым носом лежало такое вот богатство, как на том необитаемом островке.

Это непонимание переросло скоро в отчуждение, вылилось в раздоры и даже прямое столкновение. Теперь каждый на «Св. Петре» был богачом, а это развязывало языки, солью присыпало обидные воспоминания, и начиналось на судне тихое поначалу, но чем ближе к Нижнекамчатску, тем всё более злобное перешёптывание.

В конце июля 1746 года «Св. Пётр» вернулся в Нижнекамчатск. Цель, которую ставили перед собой «компанейщики,» была достигнута и, получив даже больше, чем мечталось, они не хотели уже более рисковать в столь ненадёжном, потайной уверенности многих, деле. Нижнекамчатские купцы, пользуясь случаем, начали через подставных лиц и открыто скупать паи, чтобы послать в море своих людей и в конце концов свалить наземь самого Басова, главного пока ещё «компанейщика». Теперь они уже сводили счёты с Басовым, и он был не в силах им помешать.

Дело зашло слишком далеко. И, видимо, только этим объясняется тот факт, что, не желая подчиниться воле купцов-компаньонов, пробившихся в долю, он, теперь уже назло им всем, не идёт на восток, откуда в 1747 году, опередив Басова, возвратился мореход Михаил Неводчиков, открыв Ближние Алеутские острова. Конечно же, это был жестокий удар по самолюбию Басова. И, вероятно, только поэтому он и пошёл в 1747 году снова к тому самому маленькому гористому островку, с которого и начались все его беды.

На подходе к островку «Св. Пётр» потерпел крушение, и Басов вынужден был зазимовать там. И в эту зиму здешняя земля преподнесла Басову ещё один коварный сюрприз — шурин Емельяна Софроновича, новый мореход «Св. Петра» Дмитрий Наквасин отыскал самородную медь. С этой-то поры остров и стал называться Медным.

Весной 1748 года после починки повреждённого шитика Басов снова возвращается на Камчатку с большой добычей — 970 бобров, 1520 песцов, 2000 котиков. Привёз он с собой и 50 фунтов меди.

Медь была отправлена в Иркутск, а затем в столицу. Там её исследовал М.В. Ломоносов.

Фальшивое богатство

Ломоносов исследовал руду и написал в своём заключении следующее:

«… швецкую медь добротою превосходит и от японской добротою не разнится чувствительно, чему и дивиться нельзя, для того Япония и Камчатка лежат на одной гриве, которая разорвана только морем и признаки свои из-под воды островами показывает».

Теперь нужно было только выяснить, насколько серьёзны эти естественные залежи для промышленного их освоения: может, горы те сплошь медные все и невиданно выгодное для государства Российского таят в недрах своих?! И Басов загорается новой идеей…

А купцы не дремлют — не нужен им Медный остров, на котором осталось совсем уже мало морского зверья, когда на востоке лежат «незнаемые» то есть ещё не тронутые острова. Купцам не нужны были грязные ржавые камни, хоть медные, хоть железные, когда мягкая рухлядь шла нарасхват за золотые червонцы… Не успев сойтись, разошлись пути Басова и промышленников. Он был отвергнут ими. Басов не мог на этот раз даже пойти в море, хотя Дмитрий Наквасин снова ведёт шитик к острову Медному на промысел.

Кое-какую поддержку он находит в Большерецкой канцелярии: попробуй откажи, когда этот полоумный Басов в любой момент может крикнуть государево «слово и дело»! И он получает право разведать запасы меди на Медном. Но казенного судна для него не нашлось. Реально оценив ситуацию, Емельян Софронович отступает от задуманного — самостоятельно провести разведку месторождения — и начинает добиваться снаряжения для этих целей правительственной экспедиции.

Дела же самого Басова к этому времени идут из рук вон плохо: в 1750 году у острова Атту (Ближние Алеутские острова) его «Св. Петр» терпит крушение…

23 марта 1753 года нерчинское горное начальство направляет на Камчатку «по горному искусству разведывания самородной меди» Петра Яковлева, который в течение лета 1754 и 1755 годов обследует остров Медный и приходит к выводу, что промышленных запасов меди на острове не имеется.

И за все напрасные денежные растраты, сопровождавшие эту экспедицию Яковлева, дорожные, кормовые и прочие расходы взысканы с Емельяна Софроновича Басова. Недавний богач стал нищим.

А может, это произошло по другой причине? Пишет же Полонский: «Выгоды, полученные от промыслов, не подняли житейского уровня Басова выше бедняков, собратов его, населяющих Нижнекамчатск».

Но позвольте: промысловые экспедиции Басова принесли в 1744 году 64 тысячи рублей, в 1746-м — 112 220, в 1748-м — 50 020, в 1750-м — 39 376…

Басов, кроме того, что был главным компанейщиком, получал еще два пая как передовщик. Свалить его могла разве что такая вот безуспешная экспедиция, в которую он рискнул, как это часто водится на Руси, вложить все. Но и в нищете он остается самим собой, продолжает начатое им дело — перед Рождеством 1755 года из меди острова Медного отливает фальшивые деньги (может быть, это как раз те пожелтевшие и позеленевшие монеты с корявой надписью «Денга», которые ежегодно и по сей день щедро выбрасывает река Камчатка в районе того самого Нижнекамчатска — былой столицы полуострова?).

Цель? Окупить затраты новой экспедиции? Обеспечить безбедную старость?

Чтобы понять Басова, нужно вспомнить Козыревского — человека, вслед за которым всю свою жизнь шел Басов и который не совершил в своей жизни, может быть, ни одного хорошего или дурного поступка, направленного на себя лично, на безбедную жизнь, для собственной корысти и выгоды…

Фальшивомонетчик Басов был арестован и выслан в Иркутск на пытки — для следствия и суда. Но только через семь лет был объявлен приговор: 4 сентября 1762 года «учинено на публичном месте, при барабанном бое, позорное наказание», а затем он был отправлен по этапу на Нерчинские рудники — навечно. И смерть свою он встретил так же, как и расстрига Иван Козыревский.

Михаил Неводчиков

Минуя Командоры

Ох, непрост, очень даже непрост был мореход Евтихий Санников, тот самый, что повел к Командорскому острову первое промысловое судно россиян — шитик «Св. Петр» компании Емельяна Басова. Вернулся он оттуда человеком богатым, но голову и чутья не потерял — понял, что все самое хорошее для него только еще начинается. И прав был Евтихий: тут же его облепили со всех сторон купцы, лаская, каждый, как мог, предлагая дружбу свою, заигрывая, как с красной девицей.

Ударили по рукам — не прошел больше на восток Емельян Софронович. Вот ведь как тоже история делается — подлостью товарищу своему…

А в Нижнекамчатске в это время завершилось строительство шитика «Святой Евдоким».

«Идти тебе мимо острова Командорского к землям незнаемым, виденным в окияне-море Евтихием Санниковым со товарищи», — напутствовали морехода «Св. Евдокима» Михаила Неводчикова купцы-компаньоны Никифор Трапезников и Афанасий Чебаевский.

19 сентября 1745 года шитик вышел из устья реки Камчатки.

Рисовальщик карт

Никогда прежде Неводчиков не водил суда. И родом он был не с поморских берегов, как многие другие аргонавты российские, где с детства человек закален в борьбе со стихией и с молоком матери вбирает в себя судоходную науку: находить дорогу в море по звездам и использовать ветры в парусах — так же запросто, как используют камчадалы собак в нарте… Нет, родина Михаила Васильевича — Тобольск, столица сибирского края. Был он гравером — чернил по серебру. И за это свое искусство привлечен, как рисовальщик будущих карт, во Вторую Камчатскую экспедицию Витуса Беринга, в отряд Мартына Шпанберга для похода вдоль Курильской гряды к берегам Японии и наложения «сих берегов» на карту.

По некоторым сведениям Неводчиков был в отряде Шпанберга в 1739 году. Но вот передо мной поименный список «морским и адмиралтейским служителям и протчим чинам людем, имевшимся в команде от флота капитана Шпанберга» ноября того же года, и фамилии Неводчикова здесь не имеется.

Значит, в поход к берегам Японии он пошел только в 1742 году на «Святом Иоанне». И здесь показал неплохое рисовальное искусство в творении чертежей и карт, почему и был привлечен в 1745 году к купеческой промысловой экспедиции. Нет, не мореходное искусство требовалось от него, а умение другого рода — обследовать и нанести на карту те земли, которые должны были войти теперь во владения Российской империи…

Ближние Алеутские острова

«Нашел три острова, называемые первый Ат, второй Агат, третий Чечичь, на которых имеется незнаемой народ, неясашные люди, у которых де людей толмачи, кои имелись на чюкотском и коряцком языке с нами на судне, разговору их языка никто никак признать не могли, а без знания де их языка в подданстве под высокосамодержавную ея императорского величества руку и в платежь ясака привести невозможно. Того де ради для подлинного знания и вероятности ис тамошних людей и для обучения российского языка вывезен один человек в Большерецк, который тогда уже несколько научился говорить по-русски».

Так вот сухо сообщается в «скаске» об открытии 24 октября (29 — по другим данным) 1745 года Ближних Алеутских островов — Атту, Агатту, Семичи — и установлении первых сношений с коренным населением этих островов — алеутами.

Якорь был брошен у Агатту. Здесь же и произошла первая встреча с алеутами. Другой народ. Непонятный язык. Иные обычаи, традиции, самые, казалось бы, заурядные манеры. Непонимание и настороженность привели к столкновению. Русские вынуждены были искать пристанище на Атту.

Но и здесь не было спокойствия и мира, словно отвернулась удача от экспедиции, снаряженной тайно и подло, за спиной, в обгон и обход других, быть может, более достойных.

И они будут наказаны. 14 сентября 1746 года шитик «Св. Евдоким» снялся с якоря и взял курс на Камчатку, а в океане догнал его шторм…

Карагинцы

Полтора месяца носило скорлупку по океану, пока не вышвырнуло на камни острова Карагинского и не размолотило в щепу. Люди, к счастью, успели высадиться.

Шел конец октября 1746 года.

Приютивший их берег был безлюден, пустынен, гол. Холодный пронизывающий ветер терзал несчастных. Они оказались отрезанными от всего мира — сзади волна уносила останки разбитого судна, впереди вздымался горный хребет.

Они были бы обречены, если бы не встретились с жителями этого острова — карагинскими коряками.

А это были уже свои — нашелся общий язык, понимание, интересы и заботы. И даже — общие испытания, когда карагинцы и русские должны были не просто позаботиться друг о друге в трудную голодную зиму, а взять в руки оружие и быть готовыми пожертвовать собственной жизнью ради товарищей.

Так встали они, плечом к плечу, когда на остров напал отряд олюторов — северных воинственных коряков, и отбили это нападение, как и привычку разбойников появляться незваными в здешних местах. Не один соплеменник Михаила Неводчикова сложил в том бою свою буйную голову. И это было высоко оценено коряками: в знак особого уважения они отдали русским братьям две своих лучших морских байдары, на которых сами выходили летом на промысел моржей, тюленей, и промышленники снова смогли продолжить прерванное морское путешествие.

27 июня 1747 года Неводчиков и его товарищи вышли в море. Целый месяц добирались они на байдарах до Нижнекамчатска, где давно уже их отпели в Николаевской церкви.

Купцы были вне себя от гнева: какое им дело, что экипаж погибшего «Св. Евдокима» потерял за эти два года большую часть людей. Бобровых шкур, того, что удалось спасти, вынести из трюма разваливающегося судна, было ничтожно, разорительно, непростительно мало — всего лишь 320, когда все тот же ненавистный Басов только в сорок шестом привез со своего островка шкур на сто с лишним тысяч рублей…

Но чудом, конечно, нужно считать все же не то, что, несмотря на тяжелейшие испытания, привезли промысловики с собой три сотни, пусть даже баснословно дорогих, шкур, а то, что сохранил и привез Неводчиков драгоценные свои записи и чертежи, которые он положил на карту и 4 мая 1751 года отправил секретной почтой в Сенат, первую карту Ближних Алеутских островов…

Судьба подштурмана

Это было первое и последнее значительное плавание подштурмана Михаила Васильевича Нсводчикова. В 1752 году он переведен в Охотский порт и исполнял здесь рядовую службу всех моряков-тихоокеанцев, проводя суда по известным, а потому, вроде бы, и не героическим уже маршрутам, подобным тому, который он проложил для других и сам — десятки судов шли теперь через Ближние Алеутские острова к Крысьим, Лисьим, Андреяновскими Шумагинским островам, к берегам Большой земли — Аляски и обратно на Камчатку и в Охотск…

Вновь имя Нсводчикова всплывает в истории только в связи с Секретной правительственной экспедицией Креницына-Левашова.

Об этом мы найдем интересный материал у И.В. Глушанкова в его книге «Секретная экспедиция»:

«Немалую помощь оказывал экспедиции старый беринговец и открыватель Ближних островов Михаил Неводчиков. По личной просьбе еще в Охотске приняли его в состав экспедиции, назначив подштурманом на бот «Святой Гавриил» к Дудину-большему, и вместе с ним он пришел в Большерецк. Как только Дудин-больший доложил, что 7 июля 1767 года отремонтированный бот спущен на воду (бот пострадал при заходе в устье реки Большой. — СВ.), Креницын приказал передать его под командование Неводчикова, поручив ему заготовку продовольствия для экспедиции…

Выполняя это поручение, Неводчиков в короткий срок совершил несколько плаваний в Охотск и различные остроги Камчатки для закупки и доставки муки, из которой камчатские жители делали сухари для экспедиции. Старый подштурман помогал экспедиции всем, чем мог, но сказывались годы (ему уже шел 62-й), все чаще он болел и потому вынужден был просить Креницына о назначении ему пенсии по болезни и старости.

В рапорте он указывал: после «изыскания мною означенных островов» в настоящее время уже «многие острова купцами обысканы и с промыслов платят в казну десятого зверя и чинится немалое приращение и распространение», а теперь, — продолжает Неводчиков, — «получаемым мною в здешних самонужнейших местах в службе жалованье, содержать мне себя уже стало не можно и в великом недостатке с терпением крайним нахожусь к пропитанию своему харчевых припасов, и на одежду на покупку у купецких людей, заимывая денег и товару, впался в неоткупные долги, коих платить от несостояния уже нечем. И отроду мне шездесят один год, в штрафах и наказаниях никогда не бывал и по довольности лет стал быть всем корпусом слаб и дряхл и глазами почти мало вижу».

Зная и уважая большие заслуги морехода, Креницын сочувственно отнесся к судьбе Неводчикова и в 1768 году его перевели на работу в контору Охотского порта, он помогал братьям Шмалевым в составлении карт и обучал школьников штурманскому делу.

И шли новые мореходы — теперь уже ученики Михаила Васильевича — открывать незнаемые земли на восточных окраинах государства.

Степан Глотов

Гвозденник «Святой Иулиан»

Московскому посадскому Ивану Никифорову, хотя и не имевшему собственных средств для организации промысловых экспедиций за бобровым мехом на Алеутские острова, суждено было вписать очень важную страницу в летопись славных событий по покорению Великого океана: он построил на Камчатке первый промысловый бот «Святой Иулиан».

До него на промыслы выходили на шитиках, которые, как мы говорим, «шились» прутьями, китовым усом или ремнями, а Никифоров построил «гвозденник», то есть судно на гвоздях, с деревянными креплениями. Гвозденники были крупнее и надежнее, да и выходили на них в море уже не тридцать промышленников, а вдвое больше…

У Никифорова были золотые руки, но не было золотых червонцев, и потому он вынужден был сдать «Св. Иулиан» в аренду Никифору Трапезникову.

2 сентября 1758 года первый в истории Камчатки промысловый бот вышел в открытое море. Мореходом на «Св. Иулиане» был яренский посадский человек Степан Глотов.

Лисьи острова

Нижнекамчатск, 1762 год.

«В прошлом 758 году сентября 2 числа… вступили… из Нижнекамчатского устья в открытое Тихое море в морской вояж для изыскания новых островов и народов под препровождением оного судна ево Глотова благополучно. Точно во время начатого того вояжирования в мореходном от осенних начавших погод занесло в девятые сутки к близь лежащему от называемого Командорского острова (к) Медному небольшому острову ж, где по благодати божией, пристав, зимовали и довольствовали себя, во-первых, пропитанием, заготовляя оное к будущему вояжу для поисков дальних незнаемых островов.

А потом упромышленно ими бобров, маток и кошлаков 83 да песцов голубых 1263, кои все во одежды и одеяла испошиты. А понеже при мореплавании от Камчатского устья, по выкиде судна на оной Медной остров, от предписанных жестоких в море осенних волнениев бывшие два якоря оторвало и унесло в море, для чего они с прочими компанейщики со общего согласия, для спасения судна и людей, чтобы во время намеренного в море островов поиска не погибнуть безвременно, взяли с Командорского острова разбитого пакетбота бывшей Камчатской экспедиции лежащего железа полоскою и в деле яко то в буотах и крюках, по весу 15 пуд и сковали через немалой труд два якоря, которые и ныне при том судне имеются, то что у обоих их по одной лапе во время волнениев же оторвало.

И при перезимовке на Медном острову и по промысле на пропитание морских коров, нерп и сивучей, мяса сушеного наготовя, в наступившее 759 году лето августа с 1 числа вступили паки в морской вояж к поиску и окончанию намеренного пути. И с того августа 1-го числа плыли, не касаясь, ко известным морским же Алеутским островам между север и восток и в том плавании благополучными погодами продолжали времени даже сентября до 1-го числа.

А в том числе, по дарованию господню и по высокому ея императорского величества счастию, благополучным путешествием прибыли на остров, лежащий в северо-восточной стороне и, усмотря судну удобное к отстою место, пристали между лежащее к полдням того острова каменье на мягкой песок без всякого о берег судну повреждения. А тот остров называется по названию тамошних народов Умнак, который у них почитается над вторым медальным островом же главным и первым». (Это были крупнейшие острова Алеутской гряды — Умнак и Уналашка.)

«… На оных двух островах имеются звери: бобры морские, лисицы чернобурые, бурые, седые, крестовки и красные разных доброт».

(И потому впоследствии прозвали эту группу островов Лисьими островами. Промысел был удачен — 1389 бобров и 1648 лисиц на сумму более 130 тысяч рублей).

«И с того отправления маия з 26-го августа по 31-е число того 762-го году обратно к Нижнекамчатскому устию, быв в пути, имели превеликие недостатки в воде и в пище, так что и последнюю с ног обувь варили и в пищу употребляли…».

А вот каков итог этого вояжа, по мнению одного только исследования: «Плавание Глотова относится к одному из самых замечательных плаваний того времени в сторону Америки. Глотов проник дальше всех других мореходов на восток, прошел вдоль всей Алеутской гряды, сделал замечательные открытия, описал открытые земли, организовал составление карт, при этом сохраняя мирные отношения с местным населением» (Зубикова З.Н. Алеутские острова. — М, 1948. — С.24).

Бухта Бечевинская

В то время как Степан Глотов обновлял гвозденник Никифорова-Трапезникова, в Охотске иркутский купец Иван Бечевин задумал построить бот «еще пуще «Иулиана». Но пока ладили плотники новый бот — одиннадцати саженей (23 метра) по килю, пока освещали охотские попы его и рекли «Святым Гавриилом», самого Ивана Бечевина пытал на дыбе печально известный в Сибири ревизор Крылов, вымогая припрятанные купцом деньги за тайные винокуренные дела и кабацкие сборы.

13 декабря 1759 года, не выдержав адских мучений, Иван Бечевин умер в Иркутской тюрьме.

«Св. Гавриил», готовый к плаванию, ждал команды, отстаиваясь в устье реки Белоголовой. Вместо хозяйской воли пришел официальный указ: «Судно взять в казну и отправить на три года на промыслы».

Мореходом на «Св. Гавриил» был назначен Гавриил Пушкарев. Что известно о нем? Очень мало. Рядовой участник Второй Камчатской экспедиции. Неудачливый покоритель (вместе с Дмитрием Пайковым) на «Св. Владимире» Земли Штеллера в 1758 и 1759 годах. Вот, вроде бы, и все.

А жаль. Хотелось бы знать больше, чтобы больше понять. Ведь, говоря словами З.Н. Зубковой (с. 27), «судно «Гавриил» и его плавание имеют свою особую историю. Плавание «Гавриила» связанно с усилением… направления в деятельности купцов (промышленников)… ставящего себе целью покорение островов вооруженной силой».

Первыми, как мы помним, в этой «деятельности» были члены экипажа шитика Михаила Неводчикова. Помним и о том, как наказала их за это судьба.

Проследим теперь за «Св. Гавриилом».

24 августа 1760 года бот пристал к берегу одного из заливов острова Атту (Ближние Алеутские острова, открытые в свое время Неводчиковым), но там не задержался и отправился дальше. 25 сентября прибыл на Атху (Андреяновские острова). Здесь Пушкарев встретился со своими старыми знакомыми — членами экипажа бота «Св. Владимир». Дмитрий Пайков уже было собирался покинуть негостеприимный остров: накануне алеуты по неизвестным причинам убили у него двенадцать человек. Приход «Св. Гавриила» изменил планы морехода. Решено было организовать «складственную компанию». Это значило, что половина людей со «Св. Владимира» переходила на «Св. Гавриил», и наоборот. Каждое судно в дальнейшем вело независимый промысел, а добыча делилась поровну.

В1761 году суда пошли на восток. «Св. Владимир» дошел до острова Кадьяк, где небыли еще русские. «Св. Гавриил» попал сначала на Умнак, но, встретившись здесь с Глотовым, отправился дальше, пересек Исанотский пролив и пристал к «матерому» берегу Америки — Аляске, которую принял за большой остров. Здесь также еще не бывали русские промышленники. Но ни на Кадьяке, ни на Аляске у промышленников ничего не вышло. Я цитирую З.Н. Зубкову: «Дружественные отношения с жителями в январе 1762 года сменились враждебными и снова по старой причине насилия над женщинами партии промышленников, во главе которых стоял сам Пушкарев. В результате восемь промышленников были убиты и столько же ранено. В виде мести промышленники убили семерых алеутских заложников (аманатов). Это был первый случай убийства заложников. В результате вооруженных столкновений «Гавриил» снялся с якоря и 26 мая 1762 года отправился в обратный рейс. Зайдя снова в Умнак, Пушкарев захватил не менее 20 алеутов, в большинстве девушек».

С этим грузом и отправился «Св. Гавриил» на Камчатку, но 25 сентября потерпел крушение в одной из бухт Шипунского полуострова, которая по сей день зовется Бечевинекой.

Сам Пушкарев остался жив. Бежал с Кадьяка и Дмитрий Пайков. И потому все, кто шел вслед за ними, не могли рассчитывать на хороший прием аборигенов.

Кадьяк

Не успел Глотов поставить на ремонт «Св. Иулиаиа», как соликамский купец Иван Лапин и лальский Василий Попов вверяют ему своего «Андреяна и Наталию».

И снова море, хотя только закончились тяжелые испытания, многомесячная болтанка, голод, цинга, физическая усталость, тоска по родной земле, от которой был оторван несколько лет… Но страсть первооткрывателя переборола, и Степан Гавриилович повел «Андреяна и Наталию». Как и в первый раз, он прошел все известные доселе острова Алеутской гряды и ушел далеко вперед. И если в первый раз он совсем немного не дошел до побережья, до Аляски, то на этот раз прошел стороной и высадился на острове Кадьяк.

Аборигены встретили русских враждебно: засыпали стрелами. Пришлось отпугнуть их ружейным огнем. Они отошли, но вскоре на «Андреяне и Наталии», вытащенном на берег, обнаружили серу и сухую траву — островитяне готовились сжечь судно. Видя, что и это им не удалось, они снова напали на промышленников — в атаку ринулось более двухсот человек, прикрываясь от пуль деревянными щитами. Нападение было отбито, но через месяц, под прикрытием еще более толстых щитов, островитяне снова попытались нанести удар.

Вообще не в правилах Глотова было устанавливать отношения с местными жителями при помощи оружия, тем более, что имел он богатейший опыт в общении с воинственными племенами Умнака и Уналашки, где заслужил любовь и уважение аборигенов.

Стал искать он такого же пути в установлении контактов и с жителями Кадьяка. К весне между ними завязалась уже бойкая торговля.

На Камчатку Глотов вернулся в 1766 году с большим количеством пушнины.

Секретная экспедиция

На самом закате своей жизни великий Михайло Ломоносов сделал все, что было в его силах, для подготовки исполинского предприятия.

За месяц до смерти (15 апреля 1765 г.) он подписал «примерную инструкцию морским командующим офицерам, отправляющимся к приисканию пути на восток Северным океаном». Он провел по карте земного шара линию, пересекавшую меридианы под одинаковым углом, — локсодромию. Она вела к острову Умнак. Эта кривая намечала самый прямой путь кораблям: избрав его, уже не нужно было менять курса» ( Марков С. Земной круг. — М., 1978. — С. 509).

И здесь, у острова Умнак, только что открытого Степаном Глотовым, должны были встретиться суда двух экспедиций: В.Я. Чичагова, которая намеревалась пройти к острову Северным морским путем из Архангельска через Берингов пролив, и экспедиция П.К. Креницына, отправлявшаяся по маршруту Охотск – Нижнекамчатск – Умнак.

Чичагову не удалось пробиться сквозь льды Студеного моря. Но еще большие испытания выпали на долю участников экспедиции Креницына.

Поводом к ее организации, как следует из официальных документов, послужили открытия Степана Глотова и карта той промысловой экспедиции, составленная товарищами Степана Гаврииловича — казаком Пономаревым и купцом Шишкиным, поступившая в Адмиралтейств-коллегию. В столице становится ясным, что период открытия новых островов на севере Тихого океана «простыми и неучеными» людьми пора завершать и начинать новый этап освоения. Нужно со всей категоричностью отметить, что в Адмиралтейств-коллегий ошибались, не признавая за промысловой деятельностью своих соотечественников на Востоке государственной, державной пользы. Первоосновой такой деятельности многих из них как раз и было именно это: обследование, описание и освоение незнаемых островов как новых российских владений, а не даровой наживы.

Именно эта цель, которую ставили в столице двадцать лет спустя после первых промысловых вояжей россиян, увлекала Емельяна Басова и стала причиной его личной трагедии, Андреяна Толстых, Михаила Неводчикова и даже Гавриила Пушкарева, хотя они и были такими разными.

Но тем не менее, в Адмиралтейств-коллегий, а тем паче в правительстве, думали совсем по-другому.

«Судя по указу 4 мая 1764 г. об организации экспедиции, правительство понимало, что открытия мореходов-промышленников во многом явились следствием экспедиции Беринга, что эти открытия есть и плоды употребленного труда и положенного немалого иждивения прошедшей Камчатской экспедиции. Совершенно логично было снарядить новую экспедицию, подобную экспедиции Беринга. Поэтому указ предлагает Адмиралтейств-коллегий «отправить немедленно, по своему рассуждению, сколько надобно офицеров и штурманов, поруча над оными команду старшему, которого б знание в морской науке и прилежание к оной известно было» (3убкова З.Н. Алеутские острова. — М., 1948. — С. 36).

Да, иначе получалось, что «простые и неученые» русские мореходы спасали честь экспедиций, затраты на которые многократно превышали результаты, — или полную неудачу Первой, или дубляж того, что уже сделано было в 1732 году геодезистом Михаилом Гвоздевым и подштурманом Иваном. И совсем не Беринг и не Гвоздев построили этот мост Азия – Америка. Не они вбили в него первые, столь дорогие на пустынной окраине гвозди. Только не их личный пример мог воодушевить остальных.

Беринг был бессилен поднять русский люд своим личным примером. Такие затраты, какие понес он, были разорительны. Да и что рассуждать — достаточно сравнить итоги новой экспедиции с делами тех, кто шел на острова «за свой страх и риск». И тогда не нужно будет спорить.

Командиром Секретной экспедиции был назначен капитан Петр Кузьмич Креницын. Помощником — лейтенант Михаил Левашов.

В1765 году они прибыли в Охотск и занялись строительством судов. Четыре морских судна поступило в распоряжение экспедиции: бригантина «Святая Екатерина», гукор «Святой Павел», галиот «Святой Павел» и бот «Святой Гавриил».

Кроме того, «Креницын имел в своем распоряжении… 192 человека; на снаряжение была израсходована огромная по тому времени сумма — свыше 100 тысяч рублей». (Там же, с. 37).

И что? До Камчатки целым не добралось ни одно судно.

Креницын шел на бригантине. 10 октября 1766 года флотилия покинула Охотск и через три дня суда порастерялись в Охотском море, и каждый добирался до Камчатки самостоятельно. Почти сразу же на «Св. Екатерине» открылась течь, но с этим справились и через две недели подошли к устью Большой. Здесь попали в шторм, и бригантина была выброшена на берег в 25 верстах от Большой у устья реки Утки.

«Св. Павел» Левашова выбросило на берег в 7 верстах от устья Большой. Бот «Св. Гавриил» — в самом устье.

Галиот «Св. Павел» унесло в Тихий океан, на юг, и разбило в щепы на кекурах Седьмого Курильского острова. В живых осталось 13 из 43 членов экипажа.

Из Большерецка вышли летом следующего года на гукоре «Св.Павел» и боте «Св.Гавриил». Дошли только до Нижнекамчатска: бот не годился для дальнейшего плавания. Зазимовали в Нижнекамчатске, готовя в плавание галиот «Св. Екатерина».

Креницын уже не надеялся на собственные силы и взял с собой в экспедицию «простых и неученых» первопроходцев. Среди прочих промышленников шел с ним и Степан Глотов. С Левашовым — Гавриил Пушкарев.

1 мая 1768 года Секретная экспедиция Креницына – Левашова отправилась наконец на восток. На борту «Св. Екатерины» было 72 человека. На борту «Св. Павла» — 68.

В августе суда были в Исанотском проливе и вели опись американского побережья, высаживались на Аляске.

5 сентября суда разлучились и не встретились уже больше до весны.

18 сентября Креницын завел «Св. Екатерину» в одну из бухт острова Унимак, где и зимовал. Левашов встретил зиму на Уналашке.

Алеуты приняли русских людей неприязненно, настроены были воинственно — пять лет назад здесь, на Лисьих островах, погибли уже экипажи четырех русских промысловых судов (около ста семидесяти человек). Поэтому приходилось постоянно держать караулы, быть настороже, вести обследование островов и Аляски большими, хорошо вооруженными группами, чтобы не стать жертвой алеутских и индейских воинов, постоянно высматривавших добычу в русском лагере и то и дело осыпавших моряков и промышленников тучами стрел.

Тяжело было с продовольствием.

«Недоедание скоро перешло в голодовку, — читаем у Сергея Маркова. — Началась цинга. Китовое мясо русскому человеку впрок не идет. Мореходы утверждают, что от китовины даже открывались раны». Но людям Левашова пришлось есть мясо кита, выкинутого мертвым на берег залива.

Зимовщики жили на корабле и в юрте. Однажды с моря налетел такой ветер, что кровля юрты поднялась. Ее обитатели так перемерзли, что потеряли рассудок.

Михаил Левашов, сидя в тесной каюте корабля, у светильника с китовым жиром, писал заметки.

«О жителях того острова», «Описание острова Уналашки», «О промысле российских людей на острове Уналашке разного рода лисиц» — так назывались эти научные труды, начатые русским человеком в западном полушарии. В них приводилось множество сведений о быте алеутов, об их одежде, жилищах, стремительных байдарках, об алеутских «веселостях», когда алеуты пляшут под стук бубнов, обтянутых китовой кожей.

Добавим, что многие из этих левашовских записок и по сей день не опубликованы и вряд ли были прочтены при жизни автора.

Еще большие трудности переживали члены экипажа «Св. Екатерины». И это несмотря на то, что в числе помощников у капитана был Глотов, да и другие промышленные люди, кто умел до этого ладить с местными жителями, находить с ними общий дружеский язык.

Но напуганный рассказами об алеутском бунте 1762–1763 годов на Лисьих остовах (в том числе и на Унимаке), Креницын, похоже, потерял благоразумие.

В стане русских свирепствовала цинга. Люди голодали. Трудно поверить в это — ведь на солонину для экспедиции пошло целое стадо оленей матроса Сметанина — видимо, подъели все подчистую за две зимние задержки на Камчатке.

К весне 1769 года из экипажа «Св. Екатерины» осталась в живых только половина — 36 человек, из них держались на ногах лишь двенадцать. 5 мая умер Степан Гавриилович Глотов. Славному мореходу не было и сорока лет.

Креницын с оставшимися в живых были обречены на гибель — ни оснастить судно, ни столкнуть его на воду они не имели сил. И погибли бы, если б не уналашкинские алеуты. Левашов все же сдружился с одним из вождей, — в недавнем прошлом другом Степана Глотова, и попросил его разыскать на островах Креницына.

И вот тут-то Гавриилу Пушкареву, неудачливому лоцману со «Св. Павла», покорителю Аляски и личному врагу многих умнакцев, дали урок высочайшей нравственности те, кого он считал недостойными своей жалости и уважения дикарями. Урок верности данному слову и крепости дружбы: на ста байдарах вышел в море алеутский отряд, пробиваясь с боями через морские владения воинственных соседей. До Креницына добрались лишь двое. Вождь передал Креницыну пакет и тотчас отправился с ответным письмом назад, невзирая на новые опасности, чтобы сообщить Левашову радостную (для экипажа «Св. Екатерины») весть.

Благодаря отважным алеутам смогли встретиться вновь в безбрежном океанском просторе два русских судна, и «Св. Екатерина» избежала трагической участи.

Но тем не менее, цена этой экспедиции была слишком высока, чтобы нашлись бескорыстные ее последователи.

А промысловая волна набегала на матерый американский берег все с новой и новой силой.

Отчаянные люди

Тайный умысел Федоса

Обвиняется Федос (Федот) Холодилов. Отчество — неизвестно. Год рождения — также неизвестен. Место рождения — видимо, Тотьма. Тотемский купец.

Предъявленное обвинение — организация бунта алеутов на Лисьих островах, приведшего к гибели более ста семидесяти русских мореходов и промышленников с промысловых купеческих судов «Святой Николай», «Святая живоначальная Троица», «Захарий и Елисавета», «Святой Иоанн».

Причины, побудившие Федоса пойти на такое преступление? Желание погубить своих конкурентов и завладеть монопольным правом промысла на северных тихоокеанских островах.

В 1746 году, как мы знаем, судьба свела на Камчатке трех купцов — Никифора Трапезникова, Андреяна Толстых и Федоса Холодилова. И первым итогом этого союза стало падение Басова и снаряжение промыслового судна «Св. Иоанн».

Но Никифор Трапезников действовал и помимо этих своих «компанейщиков» — в 1747 году он посылал в море не только «Св. Иоанна», но и «Симеона и Иоанна» (в компании с московским купцом Иваном Рыбинским). «Св. Иоанн», который повел известный нам Евтихий Санников, принес компаньонам 23 тысячи рублей. «Симеон и Иоанн» — 52 с половиной.

В1749 году Трапезников (опять же с другими купцами) снаряжает «Св. Николая», затем «Бориса и Глеба». К радости завистливого Федоса оба этих шитика принесли Никифору с его компанией всего три с небольшим тысячи…

Но главный доход давали Никифору басовский «Св. Петр» и «Св. Иоанн» — в 1752 году Толстых привез на нем пушнины стоимостью 96 тысяч рублей.

В 1750 году «Св. Петр» терпит крушение. Холодилов тихо злорадствует.

Но фортуна еще благоволила Трапезникову. Вернувшись из очередного вояжа, «Св. Николай» и «Симеон и Иоанн» привозят купцу мехов более чем на сто тысяч рублей. Правда, «Борис и Глеб» огорчал Холодилова — сначала двенадцать тысяч, а потом и вовсе три с небольшим.

Но «Св. Николай» прямо-таки добил — 187 тысяч рублей!

Между Трапезниковым и Холод иловым прошла не только незримая, но и явная межа: потеря в 1755 году «Св. Иоанна» приведет к тому, что Федос с Андреяном построят «на свой кошт» промысловое судно «Андреян и Наталия», который принесет им через три года 318 тысяч рублей.

Эти деньги ставили их теперь в равное положение с Никифором, не знавшим доселе подобных себе.

Равенство это было устойчивым. В 1758 году «Св. Иулиан» принес 78 тысяч рублей. В это же время «Св. Николай» доставил с Ближних островов пушнины на 58 тысяч…

Это была последняя удача Никифора. В зиму с 1762 на 1763 год купец Никифор Трапезников в результате алеутского бунта потерял на Лисьих островах — Умнаке, Унимаке и Уналашке — «Св. Николая» и «Святую живоначальную Троицу».

И поэтому мы приступаем к исследованию фактов обвинения.

— Свидетель Глотов, расскажите, как вас встретили алеуты с Лисьих островов и были ли причины для последующего бунта?

«По прибытии ж на предписанный первый остров тамошней народ с первое их на оной прибытия вступили к ним навстречу со своими стрелами, которые так же, как и алеутский народ, имея в шестиках укрепленные кости и каменье острые, мечут из досок, и учиня приступ, усилились было всех перебить и ранили Пономарева (сборщика ясака, казака. — С.В.) в правое плечо, Глотова в грудь да в левое плечо, камчедала Игнатья Уваровского в правую ногу, Стефана Уваровского убили до смерти, а протчих при том господь спас, токмо отбили у них байдару с кормы, с платьей и протчим шкапертом да 2 топора, от которых, едва защищаясь зделанными на судне ис платья и протчаго оставшегося шкаперту и досок щитами, спаслись.

И с тем оной народ разбежался. А потом оные, не видя от них отмщения против их нападения, кроме ласковости, пришли к ним к судну вторично без всякой уже ссоры и нападения и встретили обыкновенно и с собою принесли к пропитанию мяса и рыбы сушеной трески. Напротиво чего и они Пономарев и Глотов с товарищи что при ком отыскаться могло из мелочей, то есть, от игол, шильцев и протчего, дарили.

И при том своем приходе возымели с ними дружеское обхождение они к ним ласку и привет. И возвратили они отбитую ими байдару со всем, что во оной было. И через оную их ласку и привет при таком дружеском их с нами обхождении на означенных двух отысканных островах приведено ими со всеми компанейщиками… в подданство и платеж ясака тамошних народов.

А при отправлении с тех островов по добровольному оных народов к подданству склонение, а через Пономарева и Глотова с товарищи к ним ласку и привет, оные желание возъимели и впредь быть в подданстве и чтоб к ним российские люди всегда на судах ходили».

— Были ли тотемцы на «Св. Иулиане»?

— Да, двое. Тотемский купец Петр Шишкин (он вернется на острова на «Св. Николае» и погибнет вместе со всеми) и тотемский посадский М. Холодилов.

— На каком из островов был начат бунт?

— На Унимаке, где стоял «Св. Николай» (версия С. Маркова). На Уналашке, где зимовал «Захарий и Елисавета» (версия В. Берха).

— Были ли тотемцы на «Захарии и Елисавете»?

Прежде, чем свидетель Василий Берх, историограф российского флота, изложит нам свою версию, попросим суд обратить внимание на некоторые детали:

1. Да, на «Захарии и Елисавете» были тотемцы. Это Степан Корелин, Дмитрий Брагин и Григорий Шавырин.

2. Все трое могли видеться с М. Холодиловым в сентябре 1762 года на Умнаке перед возвращением «Св. Иулиана» в Охотск.

3. Из всех погибших в тот год на островах — примерно 170 человек — в живых осталось 12; 6 камчадалов и 6 русских. Среди русских — все наши тотемцы: Корелин, Брагин, Шавырин.

4. Именно эти тотемцы вместе с мореходом Дружининым ни с того ни с сего построили на одном из островов крепость — первую за всю двадцатилетнюю историю освоения Алеутских островов.

А теперь просим предоставить слово свидетелю В. Берху:

«Дружинин, предполагая найти более выгод на малом острове Иналаке, перебрался туда с своим отделом, и хотя от живших там тридцати алеут и не приметил никаких неприятностей, однако же построил из предосторожности крепостицу, и содержал в ней безпрерывный караул.

В один день отправил Дружинин пять человек осмотреть разставленные клепцы и по уходе их разсудил с остальными, Степаном Корелиным, Дмитрием Брагиным, Григорием Шавыриным, Иваном Коковиным и еще одним промышленником, коего имя неизвестно, посетить жилища островитян.

Побыв там несколько времени, начали они уже собираться домой; вдруг один алеут ударил Дружинина дубиною по голове, а остальные, кинувшись на него, зарезали его ножами. После сего напали они на Шавырина, но он, имея при себе топор, оборонялся оным, и убежал в свое зимовье. Коковин, находившийся в сие время вне шалаша, был также окружен, повергнут на землю, и уже островитяне начали колоть его костяными ножами, как вдруг прибежал к нему на помощь Корелин, и разогнав сих неистовых алеутов, спас своего товарища.

Дикие обитатели острова Уналашки действовали и заодно, по продуманному плану, ибо около сего же времени напали они на остальные две артели, и убили всех без исключения. Ни одному из несчастных россиян сих не удалось избегнуть смерти.

Давыдов говорит в записках своих (имеется в виду «Двухкратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное последним». — СВ.), слышанное им, вероятно, во время пребывания на острове Кадьяке: что когда сии алеуты условились напасть на россиян, в разных местах в одно время, то разделили между собою по некоторому количеству лучинок. Лучинки сии условились они кидать ежедневно в огонь по одной, с тем, что когда последняя повержена будет в оный, напасть на русских и лишить их всех жизни».

План удался — большинство промышленников навсегда остались на Лисьих островах. И никогда больше в истории Русской Америки не оказывали алеуты столь организованного и кровавого сопротивления.

Протасов и Куликов (Кульков?) с «Захария и Елисаветы» оказались банкротами. Рухнул Трапезников. Но в силе, как это ни странно, оказался совсем другой, на которого и вовсе не ставил Холодилов, — купец Иван Лапин, потерявший на Лисьих островах «Св. Иоанна».

Иван Саввич Лапин за это время построил со своими компаньонами два судна — «Св. Петр» и «Св. Павел». Печальную судьбу «Св. Петра» мы знаем, и здесь Федос сыграл не последнюю роль. Что же касается «Св. Павла», то, на свою беду, как потом выяснится, купец послал его вслед за «Св. Иоанном».

А Холодилов не стал торопиться со сборами нового промыслового судна — решил подождать. И вот судно — «Св. Михаил» — уже построено, но купец медлит, дожидаясь чего-то. Три года ст&