Сколько не смотри на Луну – обратной стороны не увидишь.
И сколько не спорь про «орла» и «решку», подкидывая монету, – все равно кто-нибудь да проиграет.
Так и в истории – кто-нибудь обязательно будет против того мнения, которого придерживается большинство.
Как с современным портретом Витуса Беринга – кто-то так и не признаёт его новое портретное обличье, извлеченное из могильных недр острова Беринга.
Вот и мы коснемся сегодня Беринга и его команды.
Начнем издалека.
Первое слово дадим слово моряку и историку, чьи научные работы уже выдержали испытание временем и на кого не боятся ссылаться (будучи уверенными в фундаментальности утверждений) наши современники, – Александру Степановичу Сгибневу.
Читаем «Очерк главнейших событий в Камчатке…»:
«Осенью 1727 г. пришел в Большерецк Беринг с двумя судами, погруженными провизиею и другими экспедиционными припасами. Все эти грузы Беринг распорядился отправить в Нижнекамчатск поперек всего полуострова (833 версты) по рекам Быстрой и Камчатке на камчадальских ботах, а между этими реками зимою в нартах, на собаках, согнанных из всех камчатских селений. Независимо от того, камчадалы перевозили на собаках в Нижнекамчатск и самого Беринга со всею командою. Такое безрассудное распоряжение Беринга вредно отразилось на хозяйстве камчадалов. Собранные на продолжительное время из селений для траспортирования грузов, камчадалы потеряли удобное зимнее время для звериного промысла, единственного источника их благосостояния. Да и оставшиеся в селениях камчадалы, по неимению собак, принуждены были прекратить свои обычные зимние занятия. Наконец, большая часть собак подохла от продолжительных и тяжких работ, что на долгое время привело в расстройство хозяйство камчадалов, не получивших за все эти лишения почти никакого вознаграждения.
Беринг впоследствии постиг всю бездну зла, причиненного им камчадалам, и как бы в очищение своей совести писал президенту адмиралтейств-коллегии: «Весьма желали идти в Нижнекамчатск кругом Камчатского носа; но для осеннего времени и за жестокими ветрами на таком ветхом карбусе идти не посмел». Но если не посмел идти в Нижнекамчатск осенью, то мог бы доставить туда грузы на судах весною. Ведь привел же мореход Мошков весною 1728 г. в Нижнекамчатск пустое его судно «Фортуну». Положим, что самому Берингу необходимо было провести зиму в Нижнекамчатске, где предположил он построить для предстоящей экспедиции новое судно; но переезд его туда зимним путем с мастеровыми и необходимыми припасами для судостроения не был бы так обременителен для камчадалов, как в настоящем случае».
Беринг при этом солгал – «Фортуна», которую привел в 1728 году в устье реки Камчатки мореход Кондратий Мошков, было постройки…1727 года. И прекрасно выдержала переход.
А насчет «очищение своей совести» (именно так – в кавычках) есть тоже доказательство:
«Большая же часть экспедиционных запасов (уже Второй Камчатской экспедиции. – С.В.) была доставлена из Охотска на дубель-шлюпке и гальоте в Большерецк, так как суда эти за сильным ветром не могли попасть в Петропавловскую гавань. Обстоятельство это было причиною, что и на это раз все экспедиционные припасы везлись из Большерецка в Петропавловскую гавань сухим путем на собаках, что было сопряжено с большими трудами и убытками для камчадалов» [Сгибнев А.С.].
Что касается подготовки Второй Камчатской экспедиции, то и здесь весьма любопытно взглянуть на обратную сторону ее истории.
Илимский уезд.
Во втором томе книги В.Н. Шерстобоева «Илимская пашня» [Иркутск, 1949] есть отдельные главы, посвященные Камчатским экспедициям:
СНАБЖЕНИЕ ПЕРВОЙ КАМЧАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
… «Так, для провоза команды Чирикова и грузов (из Илимского острога в Якутск. – С.В.) потребовалось немало крестьянских подвод. Нужно было перевезти пушки и фальконеты, которые весили 944 пуда, якоря и котлы (1551 пуд), сукно, бисер, ножи, зеркала (113 пудов; эти предметы предназначались, видимо, для торговли с туземцами); церковных книг и сосудов набралось 23 пуда, геодезических и штурвальных инструментов — 63 пуда, медикаментов, денег, писем — 63 пуда, кроме того, более 120 пудов пеньки, 4000 сум сыромятной кожи весом 426 пудов.
Весь груз составлял 3309 пудов; считая на подводу 15 пудов, следовало привлечь для его перевозки 221 подводу. Кроме того, требовалось дать лично Чирикову 5 подвод, четырем лейтенантам — 12, другим членам команды — 84, а всего под груз и для людей — 322 подводы» [стр.410]
«…Беринг пробыл в Илимске очень недолго и требования его к воеводской канцелярии оказались довольно скромными. Но первая Камчатская экспедиция была только прелюдией ко второй экспедиции, потребовавшей от Илимского уезда, в особенности от крестьян, громадного напряжения сил» [410].
СНАБЖЕНИЕ ВТОРОЙ КАМЧАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
«Движение громадной по составу второй Камчатской экспедиции начал капитан Шпанберх со своей командой. Путь его освещен рапортами, хранящимися в Центральном государственном архиве древних авторов».
«30 марта 1734 г. приказчик Яндинского острога Зарубин донес, что для перевозки капитана Беринга выслано в Илимск 80 подвод (Фонд 75, опись 2, арх. № 173)» [стр.419]
«На основании сообщения Беринга от 22 августа 1734 г. илимская канцелярия объявляет сыск 30 человек, бежавших от Шпанберха (Фонд 75, опись 2, арх. № 162)».
«Бежали из команд Камчатской экспедиции беспрерывно. От Шпанберха бежало в июне 5 человек, к сентябрю список возрос до 31 человека. После этого скрылось еще 8 (Фонд 75, опись 2, арх. № 170)» [стр.420]
«В илимскую воеводскую канцелярию направляли требования и самые высшие руководители Камчатской экспедиции и простые рядовые ее участники, вплоть до солдат, перемешивая и неотложные и вовсе несрочные, и крайне важные, и совершенно пустяковые, копеечные дела. Никто из состава Камчатской экспедиции не задумывался, что вследствие не упорядоченных и несогласованных распоряжений членов экспедиции илимская канцелярия нередко должна была разновременно выполнять однородные или одновременно — самые разнородные приказы. Неизменно из разных частей неуклюжего и беспомощного тела Камчатской экспедиции про тягивались руки, чтоб забрать хлеб, деньги, водку, ямщиков, дощаники, смолу, масло, канаты, служилых людей, собак. И все это делалось со ссылкой на указы свыше, иногда на «ея императорское величество» [стр.423]
«В «ведении» Чирикова 28 мая 1735 г. сообщается, что «от строения судов» с Илгинской пристани бежало 32 человека — илимские служилые люди, илгинские крестьяне и ссыльные. По уведомлению Беринга от 7 июля того же года из Якутска бежало 49 человек, в том числе 8 служилых людей, 20 крестьян, 20 ссыльных и разночинец» [стр.425]
«Бегство ссыльных, крестьян и служилых людей из команд Камчатской экспедици и приняло к этому времени столь большие размеры, что руководители экспедиции и местные власти наряду с применением порки придумали новый способ устрашения беглецов. 10 апреля 1735 г. было направлено следующее «ведение из ылимской походной канцелярии благородному господину морского флота капитану господину Чирикову: велено по Лене реке в Киренском остроге поставить крепкия заставы и при тех заставах поставить три веселицы. И велено тем заставщиком смотреть накрепко, когда ваше благородие с командою своею упловете на судах в Якутск и после вашего благородия ежели пойманы будут … беглые, то велено из ссыльных, кто к тому побегу явитца больше виновен, до трех человек на тех веселицах повесить… чтоб другим бегать было неповадно». Но так как в Илимске не оказалось человека, который бы мог вешать людей, то илимская канцелярия просила Чирикова: «благоволите прислать от команды вашего благородия … к наказанию умеющего — ко учению в заплечные мастеры ссыльного Ивана Ремеза» (Фонд 75, опись 2, арх . № 184, лл. 144)» [стр. 426].
«Якутская воеводская канцелярия послала 24 мая 1736 г. указ о сыске трех плотников и пятерых служилых людей, бежавших из команды Беринга с Юдомского Креста. В сентябре от Чирикова с Юдомского Креста, «с правианских судов», бежало 16 человек — 14 ссыльных и 2 служилых. Из этих беглецов пятеро ссыльных до побега косили сено на Юдомском Кресте (Фонд 75, опись 2, арх. № 203)» [стр.427].
«Иркутская провинциальная канцелярия в 1736 году также прислала в Илимск несколько указов о поимке беглых: бежал один служилый человек, потом 6 человек, затем 9 иркутских и 5 балаганских служилых людей» [стр. 431]
«Общее число людей, взятых к 1735 году в Камчатскую экспедицию, можно установить по «ведению» Чирикова от 5 июня этого года (Фонд 75, арх. № 723, лл. 305 — 314). Всего было направлено на «судовую походную работу» 615 человек «всех чинов», из них служилых людей 129, разночинцев 34, крестьян 212 и ссыльных 240 человек. Главная часть рабочей силы была привлечена из Илимского уезда (главного хлеборобного района Восточной Сибири. – С.В.). Лиц свободных сословий, т. е. служилых людей, разночинцев и крестьян, взятых на работу в экспедицию, было 375 человек. Из этого числа 266 человек, т. е. 71%, являлись илимскими жителями. Иркутск дал 38 служилых людей, Селенгинск 36, Удинск 10, Илимск 39, прочие города — 6. Илимск дал в работу 29 разночинцев, Иркутск 5. Илимских крестьян в экспедиции работало 196, иркутских — 16». [стр.431]
«По тем же ведомостям Чирикова количество беглых к июню 1735 года достигло 76 человек, что составляет 12 % от числа привлеченных рабочих. Значит, из экспедиции бежал каждый восьмой человек. Из 76 беглых 18 являлись служилыми людьми, 31 — крестьянами и 26 — ссыльными. Из разночинцев бежал один» [432]
«Бегство из команд Камчатской экспедиции в 1739 году шло своим чередом. В мае от Харитона Лаптева бежали 4 «невольника». 8 и 14 июня братья Лаптевы сообщили в Илимск, что из их команды бежало трое служилых людей и 18 ссыльных (Фонд 75, арх. № 869, лл. 95, 139). В ноябре разыскивалось уже 32 служилых человека. Из Иркутска 20 февраля было объявлено о сыске бежавших работников, нанятых в Енисейске на сплав до Иркутска. Им было выдано 1061 руб. 33⅓ коп. В приложенном реестре значились: 1 «вожь», 5 кормщиков и 145 палубщиков» [438]
1740 год
«…при отвале плотов с Усть-Кутской пристани бежало 6 человек. С Верхоленской пристани таким же образом исчезло 14 илимских служилых людей» [439]
«В том же году поступило сообщение из Якутска о бегстве с дороги 17 крестьян и ссыльных от капитана Мозовского, 14 человек от провиантмейстера Ордина и 17 человек от Егоpa Попова» [440]
«В другом деле имеется реестр беглецов, в который внесено 52 чел. Все они, видимо, бежали из команд Камчатской экспедиции (Фонд 75, опись 2, арх. № 286, лл. 82-83) [440]
РЕЗУЛЬТАТЫ:
«Л. Ланг [иркутский вице-губернатор] ссылается на следующее сообщение Девиэра с Лены, посланное в Иркутск в июне 1740 года: «в зборе доимочного правианта и к будущему году на тамошних крестьян надежды иметь невозможно для того, что в прошлых 1738-м и 739-м годех хлеб не родился, чего ради прикащики бьют их непрестанно на правеже, правя с них правиант» [441]
«В декабре 1741 года, когда уже были от всех уездов получены сведения о полном неурожае, из Иркутска написали в Сибирский приказ: «в зборе и в покупке правианта надежды никакой иметь невозможно», так как с 1734 года хлеб на Лене топило, а в 1741 году там «хлеб весь вызяб», в Селенгинске и Нерчинске «хлебы водами вытопило», в Илгинском остроге, где обычно покупали хлеб, урожай «от морозу позяб»[441]
«А в Охотске [где делами Экспедиции заведывал Мартын Шпанберг – С.В.] в это время сложилось невыносимое положение: там не было ни хлеба, ни денег, жалование не платили ни за 1739, ни за 1740 год, вместо хлеба выдавали деньгами по 25 копеек за пуд. Как писал 28 декабря 1940 г. командир Охотского порта, мука продавалась там «по два рубли и по два рубли по пятьдесят копеек пуд» и заканчивал рапорт безнадежным тоном: «Команды Охоцкого порта служилые и протчих чинов люди не токмо что в пропитании претерпевают голод, но и платья и обуви у себя многие не имеют» [441]
«А между тем положение с хлебом в Сибири и особенно в Енисейской провинции к лету 1742 года становилось плачевным. 19 июня сибирская канцелярия писала в Сенат, что по сообщению енисейской провинциальной канцелярии «крестьяне за недостатком и недородом хлеба и паче за скудостию питаются травами, назад тому лет с пять, называемой сараною, черемшею, боршом, сосновым и пихтовым соком и кедровыми шишками. А тот де хлебной недород учинился у них назад тому лет з десять оттого, что в прошедших годех многие из оных жителей и крестьян посыланы были в Камчацкую экспедицию в подводах до города Илимска с лошадьми своими, которых лошади дорогою все перепропали. А имеющийся их пахотныя земли, на которых землях прежде сего деды и отцы их, также и они хлеб сеяли, все выпаха лись и хлеб де родится весьма плох» [442].
ВИТУС БЕРИНГ
1743 год
«Чириков отправляет 26 августа из Якутска промеморию, полученную в Илимске 24 октября, что «за оскудением экспедичного правианта отпущено из Якуцка Камчатской экспедиции работных людей, служилых, пашенных крестьян и ссыльных, всего 150 человек».
Все эти изголодавшиеся и надорванные на непосильной работе люди должны были жить до весны 1744 года в ленских волостях (Фонд 75, арх. № 1109, лл. 67, 83 -87) . 28 октября последовал указ иркутской провинциальной канцелярии, что Чириковым «за умалением» [за отсутствием – С.В.] в Якутске провианта отпущено 108 крестьян, 29 служилых и 13 ссыльных в сопровождении 11 солдат . Всех велено было расставить по селениям Киренской, Уст ь-Илгинской и Верхоленской волостей» (Фонд 75, опись 2, арх. № 355, лл. 3-6).
«Промеморией от 23 июля 1743 г . Чириков известил илимскую воеводскую канцелярию об увольнении 8 илимских служилых людей и 53 пашенных крестьян, работавших на перевозке хлеба из Якутска до Юдомского Креста» (Фонд 75, опись 2, арх. № 368, лл. 81-83) [444]
«Снова на Илимск была возложена обязанность перевозить многочисленный персонал экспедиции, только теперь в обратном направлении.
В апреле 1744 года пришло в Илимск из Якутска распоряжение Чирикова, чтобы ему подготовить в Усть-Куте 109 подвод, считая на каждую по 3 лошади, — всего 327 лошадей, а на р. Илиме 6 или 7 дощаников «с принадлежащими судовыми припасы». На каждом судне должен находиться лоцман и 4 рабочих «для греби». Кроме того, приготовить 300 пудов муки и 20 пудов крупы (Фонд 75, опись 2, арх. № 372, лл. 1-5).
Чириков в промемории указывал: «велено мне и от флота ж капитану Шпанберху для крайняго в Ыркутской и Енисейской правинцыях хлебного недостатку до будущаго указу в морские вояжи более не ездить» и сообщал список служителей Камчатской экспедиции, которые будут следовать в Енисейск через Илимск.
В список вошли: флота капитан, 2 лейтенанта, 2 шкипера, 3 геодезиста, «артилерного корпуса констапель», 2 лекаря, 3 подлекаря и лекарский ученик, 2 гардемарина, 4 писаря, 4 боцмана, 3 канонира, 4 квартирмейстера, 8 матросов . Из «адмиралтейских»: 3 плотника, токарь, 4 «купора», 6 конопатчиков, 5 парусников, «кузнешной десятник», кузнец, прядильный десятник, 4 прядильщика, 9 сибирских плотников и 43 солдата с барабанщиком . Всего в списке состояло 119 человек (Фон д 75, опись 2, арх. № 372, лл . 70 -72, 119)». [445]
«Тогда же, в 1744 году, Иркутск дал распоряжение Усть -Кутской заставе пропустить продовольствие и разные припасы, купленные лейтенантом Писаревым для капитана Чирикова и лейтенанта Колычева «для их домовой провизии»: 40 пудов кедровых орехов, 1000 пудов хлеба, 8 тюней китайки, 30 пар сапогов, 2 пуда сахару, 40 бахчей чаю, 120 аршин сукна, 180 ведер простого вина в 6 бочках (Фонд 75, арх. № 1139, л. 5)» [446]
«На протяжении десяти лет Илимск являлся основной базой Камчатской экспедиции, а илимский пашенный крестьянин — невольным участником и главной ее силой.
Экспедиция действовала на крепостнических началах, и она неизбежно должна была подорвать эту основную силу, углубить упадок крестьянского хозяйства в неурожайные годы и таким образом сделать невозможным продолжение великих научных работ. Не придворные интриги, как это иногда изображается историками, а глубокий упадок крестьянского хозяйства Восточной Сибири и последовавшие голодовки, вызванные Камчатской экспедицией, прервали ее работу.
И потомки, воздающие честь славным деятелям этого поразительного научного предприятия, лишь выполнят свой долг, если вспомнят о позабытом герое — пашенном крестьянине, на плечи которого крепостниками была возложена непомерная тяжесть работ в Камчатской экспедиции». [Шерстобоев, В.Н., Илимская пашня, т.2, стр. 448-449].
ОХОТСК
Рапорт Шпанберга Берингу о прибытии на Сполошный Луг и о бегстве мастеровых со строительства судов (13 мая 1734 г.):
(Л. 73 об.) Высокоблагородному господину капитану-камендору Ивану Ивановичю Берингу репорт От Устькуцка отбыл я 7, а на Сполошное прибыл 13 числа сего маия месяца. И забрав леса и припасы со Сполошного, отправлюсь к Якуцку без замедления. Об[ъ]являю Вашему высокоблагородию, что со Сполошного Лугу бывших при работе плотников и кузнецов сего ж маия 4, 6 и 11 чисел бежало 25 человек, а кто имяны оные плотники и кузнецы, и которых городов, значит ниже сего реэстр. А по уведомлению нашему от здешних старожилов, // (Л. 74) что от Сполошного чрез хрепты имеетца неболшое расстояние верст до реки Тунгуски, лежащей вниз до Туруханского. И более признаваем, что оные беглецы ударилис[ь] на ту реку к Туруханскому. И о том, Ваше высокоблагородие, соблаговолите быть известны.
Реэстр
Плотники енисейские Степан Малофеев, Иван Демин Кузнец Григорей Пятовых
Красноярские: Евтифей Тетерин, Федор Шахов, Федор Шахматов, Петр Макаров, Кирило Косовичев, Петр Бухолцов, Раман Шахмотов, Раман Устягов, Аким Парфентьев, Григорей Лалетин, Иван Журлин, Никита Потилидвин, Гаврила Юшков, Василей Смолянинов, Иван Внуков, Тимофей Ивахов, Прокофей Кузаков, Иван Ерлыков [?], Тит Кононов, Сава Стародумов, Спиридон Мурамщиков.
Из арестантов Павел Медведев» [РГАВМФ, ф. 216, оп. 1, д. 90, л. 73 об.–74].
«Донос писаря Перевалова Берингу на Шпанберга,
обвиняемого в многократном избиении людей, сбрасывании их в воду и травлей их собаками; в невыплате денег за работу и во взяточничестве при найме служителей (не ранее 31 мая 1735 г.) (Л. 854 об.)
Копии с пунктов поданного доношения капитану-командору Берингу
от карабелного писаря Михаила Перевалова:
3. № 2 Идучи рекою Обью в деревне, а как прозванием — ныне не упомню, тутошних жителей двух человек он, господин капитан, не ведомо за что, бил кошками немилостивно, а сабаки ево их, мужиков, кусали. После того времяни некакой руской человек приехал к нему на лодке с рыбою, и он, господин капитан, спросил ево: «Для чего де вы к нам не ездите продавать рыбы?» И тот человек ему ответствовал: «Слышим де мы, идет на судах какой-то капитан-иноземец и нашу де братью и других очень болно бьет, и травит сабаками, и ево де, капитана, боимся, и за тем рыбы привозить продавать не смеем». И он, господин капитан, толко лише росмеялся.
Да идучи ж реками Обью и Кетью на своем судне, многих бил батож[ь]ем и кошками, а временем из судна бросал в воду. Ис тех служилых людей Алексея Шкутина как бил кошками, собака изгрызла тело до крови, а он, господин капитан, толко смеялся, а собаку не унимал. Да та ж ево собака, на ково он, господин капитан, кинетца бить, а она тово грысть. И так во всю // (Л. 855) дорогу было, пока оная сабака при нем была, а бить ее никто за страхом не смел.
Да он же, господин капитан Шпанберх, на реке Кете без всякой моей вины сперва ударил меня в щеку, а потом, схватя черемшину, из обеих рук ударил по голове в затылок, и от того удару едва в полчаса опамятовался, отчего и ныне в голове моей имеется болезнь немалая. И в то время собака ево изорвала на мне кафтан. И о вышеписанном о всем свидетелствуюсь бывшими на том судне тоболскими служилыми людми и команды ево салдатами Тимофеем Таланкиным да Михайлом Нориным с товарыщи, кои были в то время на судах, а салдат Михайла Норин ныне при Охоцку.
№ 2 Он же, господин капитан Шпанберх, имевшаго в команде своей ботового и шлюпочного дела мастера Андрея Козмина в 734-м году по прибытии на судах на Сполошном Лугу без всякой ево вины бил на судне палкою немилостиво и повредил ему правую руку, а собаки на нем рвали платье, а тела повредили или нет, // (Л. 855 об.) того я не знаю. А меня в то ж время столкнул долой с судна. Да ево ж, мастера Козмина, и в Охоцку бивал неоднократно и чинил помешателствы в ево деле. И буде в том повелено будет следовать, то мастер Козмин сам покажет истинную правду.
№ 6 Понеже обретаюсь я в Камчацкой экспедиции в команде ево, господина капитана Шпанберха, с начала прошлого 1733-го году, и по прибытии в сибирские городы видел за ним многия непорядки и противные Ея Императорского Величества указом поступки, и о том ему, господину капитану, со временем говаривал, а он от того не унялся, но токмо меня за то бивал неоднократно, А имянно, чинено им, господином капитаном, в бытность ево на Ускуте при строении судов марта от 3-го дня 1734-го году. В Государьственную адмиралтейскую коллегию на присланной к нему проэкт предлагал между прочаго, взято из Енисейска на экспедицию правиант две тысячи четвертей, за заморозы остановился в Кежемской слободе. И того для поволил он, чтоб тот правиант, показав резоны, того году // (Л. 856) из Илимского ведомства крестьянам на Ускуту не перевозить, а с них взять за подводы толикое ж число, сколко оставилас[ь], и от того с тех крестьян по расположению острогов или как инако собрал себе муки пшеничной и арженой около осмисот пудов. А збирали тот правиант команды ево салдаты Федор Бурков да Андрей Седалников, которых и видел я, как Сполошного Лугу с крестьян взяли муки пшеничной пятдесят пудов, и тот собранной весь правиант, погрузя в новопостроенныя им на Ускуте суда, которые он называл лотки, и сплавил до Якуцка, а из Якуцка реками вниз по Лене, вверх Алданом, Маею и Юдомою, даже до Юдомских Щек. Тут за заморозы остановился купно с казенным правиантом и зимовал зиму 1735-го году, но токмо ис того ево собранного правианта за розбитием судна купно ж с казенным остановилис[ь] на реке Алдане несколко пудов. А в 735-м году майя с 31-го числа внов[ь] зделанныя в зимовьях четыре судна, ис которых два нагрузили казенным правиантом, а два ж тем ево правиантом, которого тут было около шести сот пудов, и проводили вверх по Юдоме пониже Кривой Луки версты за две, а дале за маловодием итит[ь] было невозможно. И тот собранной с крестьян ево правиант до вышепомянутого // (Л. 856 об.) места поставлен с великим и тяшким трудом государевыми людми, которым за те труды от него, господина капитана, платы не было, а трудилис[ь] по два лета. А кто имяны при той работе были, про то знает боцманмат Степан Серебреников да салдат Федор Бурков, понеже оной правиант был на руках у него, Буркова, и от того места перевезен на реку Урак и до Охоцка, ис которого несколко продал пробирных дел мастеру Симону Гардеболу1 на десять бобров и посылал на Болшую реку в презент маэору Павлуцкому, а в Охоцку мука пониже дву рублев бывает, а в те поры была по три рубли.
4. Он же, господин капитан Шпанберх, по указу ис Тоболской губернской канцелярии в Енисейской и в Ыркуцкой правинциях из служилых людей в экспедиции набирал в плотники и в кузнецы близ двусот человек таким порядком: когда в которой город прибудет, тех городов всем что есть служилым людем имянных списков, а когда список получит, то // (Л. 857) под видом над иными богатыми людми становил сам отметки, якобы взяты в экспедицию, а потом изо взятков голевыми и семиланными подставами и другими, и протчим, с кого что можно взять, и такодойдет и возмет уже самых небогатых и скудных людей, которым нечем откупитца, те взятки в Ыркуцку со многих обирал сам, а в Енисейском и живучи на Ускуте, с которых под видом и сожителница ево, госпожа капитанша , брала якобы за исходатайство, взяв, отпущал. Тако ж которые в тое службу богатые люди вместо себя нанимали, с тех с обоих сторон как с хозяев, так и с наемщиков брал взятки, и несколко человек иркуцких служилых людей с Ускута и отпустил из взятков же, которые брал сам и сожителница ево за исходатайство. И от того он, господин капитан Шпанберх, с сожителницею своею собрали себе немалое сокровище, а государевых людей обижали и разоряли напрасно. И ежели повелено будет о том следовать, то несколко человек о них обидящих покажу имянами, толко б даны мне были те имянные списки, которые он брал, и по городам, на которых имеютца ево руки отметки. И как то дело в Енисейску было, ведает мастер Андрей Козмин. // (Л. 857об.)
№ 3 В бытность же при Болшерецку и на устье Болшей реки к нему ж, господину капитану, приносили бобры, а имянно, которые он брал у Федора Паранчина два, у Леонтья Черного два ж, у Никифора Трапезникова четыре, у Дмитрея Смирного два, у Матфея Новограбленого два, у Екима Мухоплева два и от ыных многих приношеных были, толко ныне сказать не упомню, за что они давали, о том сами покажут, токмо знаю, что Никифор Трапезников передавал ему не толко что четыре и болши, и несколко вина для того конфискованной им, господином капитаном, китайской табак у якута Тукуная , о котором помянуто выше в 4-м пункте. Тот табак был ево, Трапезникова, на что у него имеется выпис[ь] от Якуцкой таможни, и он, господин капитан, всегда ему обещал отдать, а не отдал, а бобры с него в разные времена брал, а сколко числом, о том покажет сам Трапезников истинную правду, и по тому видно, что и з других брал не даром. Иные пункты за рукою Григорья Скорнякова-Писарева, копеиста Александра Шубинского. [РГАДА, ф. 248, оп. 21, кн. 1361, л. 854 об.–857 об.].
О бобрах. Донос, отнюдь, не был ложным, как кому-то покажется:
«Иркутская провинциальная канцелярия писала в июне 1741 года в Сибирский приказ, что бывший командир Охотского порта Скорняков-Писарев задержал пушнину, которую вез Шпанберх. По оценке в Якутске она стоила 628 руб. 38 коп., а по оценке в Иркутске — 797 руб. 50 коп. Иногда отобранная пушнина у членов Камчатской экспедиции, как например у Ендогурова, из Сибирской губернской канцелярии прямо направлялась в Сенат.
Отобранная у Шпанберха пушнина, присланная в Сибирский приказ из Иркутской провинциальной канцелярии «за непродажею в Ыркуцке», пролежала в Москве 16 лет» [Шерстобоев В.Н., Илимская пашня, стр.438].
Она была осмотрена в 1757 году в связи со сменой ларшного, причем оказалось налицо 29 бобров, 76 соболой, 40 лисиц, 9 «разсамак», 940 горностаев и один соболий мех» [там же, стр.439].
«Протест Скорнякова-Писарева Берингу
на самовольные и преступные поступки Шпанберга в Охотске (22 сентября 1736 г.) (Л. 765 об.)
В Камчацкую экспедицию превосходителному господину от флота
капитану-камандору Ивану Ивановичю Берингу
на капитана Шпанберха Указом Ея Императорского Величества в противных поступках
и в нападениях на Охоцкое правление и в обидах от Охоцкого правления
// (Л. 766) Протест 1. Как он, Шпанберх, в прошлом 1734 году прибыл в Охоцк и по прибытии своем будущаго в Охоцку управителем команды Охоцкого правления штурмана Ивана Бирева от правления Охоцкого острога взял силно в свою команду, а на место ево определил служилого команды Охоцкого правления, не умеющаго грамоте Бориса Суханова. И при том взят[ь]е оного Бирева без всякой причины роздевал и хотел бит[ь] батогами, а служилых команды Охоцкого правления Алексея Попова да Федора Лобашкова бил смертно, от которых побои оной Лобашков всегда был болен и жив немного болши года, умер. И о том бит[ь]е служивых от меня июля 31-го числа сего 1736-го году к Вашему превосходителству имянно писано. Он же, Шпанберх, определя вышепоказанного Суханова управителем, ево, Суханова, и со всеми команды Охоцкого правления служивыми и ясашными людми взяв без указу Ея Императорского Величества в свою команду, и принадлежащих к Охоцкому правлению дел ничего делат[ь] не велел, о чем на него, Шпанберха, допросами своими // (Л. 766 об.) оной Суханов показал, с которых допросов точные копии к Вашему превосходителству посланы прежде сего. Он же, Шпанберх, не прибыв в Охоцк, писал з дороги, чтоб к нему навстречю к Юдомскому Кресту приведены были лошади из Охоцка, по которому писму обретающихся в Охоцку с тритцат[ь] лошадей к нему, Шпанберху, и послано, и тех всех лошадей он, Шпанберх, везучи на них клад, поморил. Он же, Шпанберх, ходил из Охоцка на Юдому-реку к урочищу к Щекам по жену и по детей, и по кладь свою, и брал без указу ж собою в подводы на нартах с собаками Охоцкого острога пеших ясашных тунгусов. И тех же тунгусов по всякую клад[ь] посылал на Урак и к Юдомскому Кресту, их же, тунгусов, заставливал работать всякие как казенные, так и себе работы, а по плакату прогонных и заработных денег ничего им не платил и тем привел их, тунгусов, во всеконечное раззорение и скудост[ь]. А сколко у него, Шпанберха, под женою ево и под детьми, и под клад[ь]ю ево, и под казенною клад[ь]ю ж в работе тунгусов ходило и до которых мест, и при Охоцке сколко времени и сколко человек, и какие работы работали, о том о всем к Вашему превосходителству // (Л. 767) писано от меня до сего. Он же, Шпанберх, определенъного на поселение в Охоцк якута Тукуная-шамана, захватя в ясашную избу, бил и держал за караулом многое время, а пожитки ево все пограбил. А по какому делу он, Шпанберх, того Тукуная бил и за караулом держал, и ограбил, того дела в ясашной избе не сыскано. А что чего он, Шпанберх, пограбил, о том к Вашему превосходителству писано, и з доношения ево, Тукунаева, послана точная копия. Он же, Шпанберх, не имея о зборе ясака ниоткуду Ея Императорского Величества указу, сам собою для корысти своей в 735-м году в ясашной избе с товарыщем и согласником своим вышеписанным Сухановым с оленных и пеших охоцких и тауйских тонгусов збирал ясак , и собрав, послал в Якуцк, ис которого соболей утонуло болши как на тысячю рублев, а которые соболи и лисицы привезены, и в тех против приемной цены уценки явилос[ь] болши сорока рублев, которую уценку в канцелярии Охоцкого порта определено доправит[ь] на товарыще ево, Суханове. Но он, Шпанберх, той уценки на нем, Суханове, доправит[ь] не допустил, ибо ево, Суханова, без указу взял из моей команды // (Л. 767 об.) в свою команду и описные ево, Суханова, пожитки, приехав в Охоцкой острог, с квартиры ево, Суханова, взял же и ево, Суханова, по резолюции Вашего превосходителства в команду мою не отдал, и послал ево на море с матрозом команды Охоцкого ж правления Васильем Беляевым на малой худой лотке, которые в море и утонули, а по смерти ево, Суханова, пожитки все забрал к себе, и тое уценку надлежит доправит[ь] на нем, Шпанберхе, и будучи он, Шпанберх, у того збору ясака и имея команду без указу над Охоцким острогом, и торговав табаком, набрал многое число денег и мяхкой рухляди, которой, кроме оставленной у себя ныне, послал в Якуцк с лишком с пят[ь] пуд, а имянно сорок шесть соболей камчацких в косках, да соболей же в парах дватцать семь пар у тауйского промыслу охоцких тунгусов, которые явно видно, что набраны им, Шпанберхом, в 735-м году при зборе ясака. Соболей же три пары камчацких, бобров камчацких морских дватцать семь, один кошлок, лисиц красных сорок, горностаев с лишком тысяча девят[ь], розсомак мех соболей пупчатой. И по сему видно, // (Л. 768) тех пупков пластины осталися у него, Шпанберха, которую мяхкую рухлядь надлежит взят[ь] в казну Ея Императорского Величества в платеж утопленных соболей и начоту, и та мяхкая рухляд[ь] запечатана моею печат[ь]ю и привезена в Якуцк будет. Он же, Шпанберх, приехав в Охоцкой острог с сержантом и салдаты, взял силно ис квартеры моей вышеписанного матроза Беляева, которого, держав в колодке, допрашивал в том, что он, будучи при каманде Охоцкого правления, работал, на что он, Беляев, ему сказывал, что он, будучи при команде Охоцкого правленияa, многие казенные работы работал и дорогу разчистил от Якуцка до Таты-реки. И оной Шпанберх того всего в допрос ево, Беляева, вору ссылному в Охоцкой острог Семену Колмогорскому, которого он, Шпанберх, держит для составов, вписыват[ь] не велел, а велел написат[ь], бутто он жил у меня без всяких казенных работ, о чем от меня ноября 6-го числа прешедшаго 1735-го году к Вашему превосходителству писано, и с ево, Беляева, об[ъ]явления послана точная копия. И того матроза Беляева, противяся Вашего превосходителства резолюции, бояся доказателства в составном допросе, в команду мою не отдал, а послал ево на малой худой лотке с вышеписанным Сухановым в море, бутто для сыску шлюпки, а шлюпку надлежало б сыскиват[ь] не на море, но на берегу, ибо обыкновенно море всякие деревянные вещи выметывает на берег, которые в море и утонули. И видно, что он их послал того для, чтоб пресечь в том допросе состава и в показанных на него Сухановым в противных делах доказателстве, ибо за состав по Генералному регламенту по пятдесятой главе велено чинит[ь] смертная казнь. Однако ж в том, что он, Шпанберх, тое лотку на море послал с вымыслу, я подлинно не утвержаюся, чтоб не погрешит[ь], а оставляю то на разсуждение Вашему превосходителству // (Л. 768 об.) и суду, токмо в том допроса составе надлежит розыскать вором Колмогорским. (8) Он же, Шпанберх, приехав в Охоцкой острог с капралом и с салдаты, взял ис команды моей силно вора и табакопродавца и переговорщика всех салдата Николая Чемодурова , которой по имянному Ея Императорского Величества указу послан в Охоцк, и которой вор по написанию ево в салдаты никогда салдацкой службы не служивал, но по происку ево взят был в команду ево, Шпанберхову, бутто для исправления дел, которой, не правя ничего, жил в Ыркуцку многое время и ездил на Тяхтуb торговат[ь], и накупя товаров и китайского табаку, многое число привез в Охоцк. А имянно, он и работник ево Герасим Петровых привезли табаку с восмнатцат[ь] пуд, а с пят[ь] пуд оставил он у Юдомского Креста, которой табак у того Креста и вынят, а привозного в Охоцк табака он, Шпанберх, закрывая ево, Чемодурова, воровство в продаже табака, вынят[ь] не дал и держит ево, чтоб ему не служит[ь] салдацкой службы и от розыску б в продаже табака укрыт[ь] в своей команде и доныне. И вышеписанного Герасима к розыску не отдает, а взял он, Шпанберх, ево, Чемодурова, под видом, бутто для счету по затейному ево, Чемодурова, составному воровскомуa на меня доношению, которое он, вор Чемодуров, будучи в остроге, послал к нему, Шпанберху, с вышепоказанным Герасимом. А в том доношении он, Чемодуров, воровски на меня написал, что бутто ему в команде моей быт[ь] невозможно. А у меня в команде по имянному Ея Императорского Величества указу не токмо написанные за воровство в салдаты и посланные в сылку как он, // (Л. 769) Чемодуров, но и беспорочные салдаты и штюрманы и морские и сухопутные военные люди многое число имеетца. И был же в команде моей и драгунской капитан Дмитрей Павлуцкой. И тем своим воровским доношением он, Чемодуров, яко вор и переговорщик и старова переговорщика [которой во весь свой век не токмо других, но в оной отца и мат[ь] переговаривал, князя Василья Долгорукова ученик предосуждает ко мне милость Ея Императорского Величества, о чем от меня писано будет и в Тайную розыскных дел канцелярию. А с того ево воровского затейного доношения он, Шпанберх, послал точные копии в Сибирскую губернскую канцелярию и к Вашему превосходителству, и в Якуцкую воевоцкую канцелярию. И о том ево, Шпанберхове, Чемодурова насилном взят[ь]е и о неотдаче работника ево, Герасима Петровых, и о выемке у него, Чемодурова, табака к Вашему превосходителству неоднократно от меня писано, но резолюции о том ко мне никакой до сего не прислано. Он же, Шпанберх, и жена, и служащие ево, женка и девка, как на них от многих показано, за запретителным Ея Императорского Величества указом продавали корчемнически ево, Шпанберхов, табак в фунты и в золотники. И команды ево сержант Кузнецов, салдаты Василей Спирин, Григорей Д[ь]яков, Сергей Стебеков, матроз Григорей Федоров, да товарыщь ево, вышеписанной Суханов, табак продавали ж, о чем от меня к Вашему превосходителству июня 31-го дня сего года писано, и кто имяны в той продажи табака показали, // (Л. 769 об.) тому послано известие. Да к нему ж, Шпанберху, вез многое число табаку Михайла Плаутина человек, которой табак, не допустя до него, Шпанберха, при канцелярии Охоцкого порта вынят и конфискован в казну Ея Императорского Величества. И как тот табак конфискован, то уведав, едущие из Якуцка в Охоцк купецкие и протчих чинов люди, табак свой отдавали для обвозу заставы посланному от него, Шпанберха, для сплавки правианта на Урак штурману Биреву, ис которых купецких людей Андрей Попов повинным своим доношением и роспросом показал, что он, Попов, отдал ему, Биреву, для обвозу заставы табаку десят[ь] пуд, и за то дал ему новоманерной камки постав ценою в пятнатцать рублев, которой де табак он, Бирев, и обвез. Но он, Шпанберх, по посланной от меня промемории того табака и протчего обвезенного у него, Бирева, вынят[ь] не дал. И ныне в Охоцку казенной табак никто не покупает того для, что многое число обвезено табаку кругом заставы и привезенной на Охоцкое устье, где он, Шпанберх, живет. Он же, Шпанберх, казенного правианту, привезенного на команду людей Охоцкого правления капралом Кирилою Уваровским, которой лежал на Ураке, для коростиa своей продал купецким людем с тритцат[ь] пуд ценою в полтрет[ь]я рубли пуд, а ответствовал, закрывая свою вину, бутто тот правиант, взяв на денщиков своих, продал. // (Л. 770) А ему в такое гладное время и толикого многова числа и чюжаго правианта, да и еще не привезенного в Охоцк, и ему ни от кого не отданного на денщиков своих брат[ь] не надлежит, ибо он, Шпанберх, в то время, как своей команды людем, так и моей команды казакам, имея в своей команде без указу неполной давал по окладом правиант, но самое нужное пропитание. Да и служил в Охоцку он, Шпанберх, до отдачи того правианту не болши дву месяцов, а имянно, приехал он, Шпанберх, в Охоцк в октябре, а продал хищнически для своей корысти правианту в декабре вышеписанное число тритцать пуд. А на денщиков ево надлежит на месяц толко по три пуда по дватцети по пяти фунтов, а на два месяца сем пуд десять фунтов, а не тритцат[ь] пуд. И по сему пункту надлежит приходные и росходные того года книги, запечатав, взять, также и сочинителя многих составов ссылного вора Колмогорского взять же, и им розыскивать, и по розыску многие ево, Колмогорского, покажутца воровства составы.
Он же, Шпанберх, не об[ъ]явя в канцелярии Охоцкого порта, послал вышеписанного вора Колмогорского за устье Охоты-реки, которой, приехав, написал из устья писмо при последнем издыхании лежащего именем команды Охоцкого правления служилого Федора Перфильева, в котором написал, бутто он, Перфильев, имеет на себе ево, Шпанберхова, долгу пятдесят рублев. И не об[ъ]явя ж в канцелярии Охоцкого порта, послал он, Шпанберх, от себя салдата, да команды Охоцкого правления служилого Максима Коновалова, которого он, Шпанберх, держит // (Л. 770 об.) у себя без отпуску, от меня и велел взят[ь] ево, Федоровых дву лошадей из-за караулу силно, которые и взяли, и сын ево, Федоров, Алексей доношением об[ъ]явил, что отец ево имел долгу ево, Шпанберхова, толко тритцать рублев, а дватцат[ь] де рублев почитает де он, Шпанберх, за два фунта китайского табака за фунт по десяти рублев, о чем пространно от меня писано к Вашему превосходителству июля ж 31-го дня.
Он же, Шпанберх, пограбил пожитков, оставленных на Ие-реке у тунгуского княжца Емукчана Бабина Ивана Картмазова, а сколко, о том к Вашему превосходителству имянно писано того ж июля 31-го дня, а служилой человек Федор Козырев в канцелярии Охоцкого порта допрашиван, чего для он мимо своего командира в чюжей команде на него, Картмазова, просил, которой сказал, что он, Шпанберх, заставилa ево сам себе подат[ь] доношение, и то доношение велел составит[ь] тому ж вору Колмогорскому.
Он же, Шпанберх, за взятой силно скот денги не все прислал. И в том скоте, также и во взятом скоте ж на морской правиант и по се время никому росписатца не велел.
Он же, Шпанберх, многих команды моей служивых людей и ясашных тунгусов бил, а ково имяны, о том от меня к Вашему превосходителству писал же июля 31-го дня, да сверх того бил же посланного с промемориею копеиста Якова Дасаева.
Он же, Шпанберх, не хотя платить подушных денег за ясашных людей, которых он держить у себя в холопстве, // (Л. 771) написал в канцелярию Охоцкого порта ложно, бутто они малолетныи, а как в той лжи изобличен, велел на них подушные денги положит[ь].
Он же, Шпанберх, десятой пошлины писарю Перевалову и матрозам, и мореходу заплатит[ь] в казну Ея Императорского Величества не велел, а надеюся, что Перевалов многое число мяхкой рухляди вывез не своей, но ево, Шпанберховой, которая явна об[ъ]явилося в ево, Шпанберховых, пожитках, ибо мало не все об[ъ]явленные Переваловым бобры тут явилис[ь], а выменены на Камчатке на ево, Шпанберховы, недорости и ровдуги, которые он, Шпанберх, набрал при зборе ясака в Охоцку.
Он же, Шпанберх, послал на Камчатку вышеписанного писаря Перевалова, и не об[ъ]явя Охоцкому правлению собранную на Камчатке по указом Ея Императорского Величества от Охоцкого правления сладкую траву и высеженую смолу, велел взят[ь] к себе, которой Перевалов, не заплатя ясашным людем ничего, взял той травы с триста с пятдесят пуд. А трава ныне покупаетца на Камчатке по четыре рубли пуд, и тое траву без ведома ж Охоцкого правления пересидел в вино, ис которой высижено вина не столко, сколко надлежало, ибо по скаске целовал[ь]ника Никифора Трапезникова высиживаетца из слаткой травы вина ис полутрет[ь] я пуда ведро. У него, Перевалова, толикого числа вина не высижена, // (Л. 771 об.) а знатно, то похищено. А смолу всю, забрав, привез в Охоцк, а на починку судна «Фартуны» по требованию моему не дал ничего.
Писал я к Вашему превосходителству, что он, Шпанберх, взял во властную свою команду для перевоски правианта дватцат[ь] человек казаков и сто лошадей, ис которых казаков прислал ко мне возвратно толко десять человек, так водя лошадей пешие, измученные и ободранных платьем, ибо ни на какую работу послат[ь] невозможно, понеже на них рубашек, штанов и обувей нет, все наги и босы и так пришли худы, что толко живы.
Он же, Шпанберх, без всякой причины и вины посланного от меня на работу за капрала писаря Осипа Серебреникова держал у себя за караулом в казарме в колодке и, ругаяся, заставливал месть казармы и заходы чистит[ь], о чем от меня к Вашему превосходителству писано ж.
Он же, Шпанберх, взяв ис команды моей ссылного вора Максима Лукашевского, которого за воровство, бив кнутом, велено сослат[ь] в сылку на Камчатку, держит у себя в команде и доныне, не хотя допустит[ь], чтоб он по указу в сылку сослан был.
…В Якуцку сентября 22-го дня 1736 году. [РГАДА, ф. 248, оп. 21, кн. 1361, л. 765 об.–774 об].
В исторической литературе сложился образ Скорнякова-Писарева, как человека, препятствующего деятельности Второй Камчатской экспедиции. А Шпанберг в этих научных трудах выступает чуть ли не жертвой произвола Скорнякова-Писарева.
Но вот только еще один маленький пример, который приводит в «Очерке главнейших событий в Камчатке А.С. Сгибнев:
«В 1738 г. Шпанберг с тремя судами отправился в Японию. Пройдя вдоль Курильской гряды до широты 45 1/2 о, по позднему времени, в половине августа спустился на зимовку в Большерецк. …В это время в Большерецке находился для следствия по камчатскому бунту майор Павлуцкий. Беспокойный и грубый Шпанберг постоянно ссорился с ним, за что неоднократно был бит Павлуцким, который отличался своею силою и представительною наружностию» [Сгибнев А.С.].
А вот, что касается экспедиции Шпанберга в Японию:
«Первая попытка добраться до Японии была предпринята летом 1738 года. Тогда суда пересекли Охотское море и спустились на юг вдоль Курильских островов до Урупа, но затем вынуждены были вернуться назад — Шпанберг и Шельтон в Охотск, а Вальтон — в Большерецк на Камчатке. Причиной прекращения похода стал недостаток продовольствия. Шпанберг не знал точного расстояния до Японии и взял с собой недостаточный запас продовольствия.
В мае следующего года суда экспедиции собрались в Большерецке. Здесь к ним присоединился 18-весельный шлюп «Большерецк», построенный на Камчатке. Им командовал квартирмейстер Василий Эрт. Во время плавания к югу вдоль Курильских островов из-за частых туманов Вальтон на «Святом Гаврииле» отбился от других судов экспедиции. Однако северо-восточного побережья Хонсю все суда достигли практически одновременно, хотя Вальтон оказался значительно южнее Шпанберга.
18 июня Шпанберг бросил якорь на траверзе деревни Нагаватари провинции Рикудзэн. А на следующий день Вальтон сделал то же самое у деревни Амацумура провинции Ава. Шпанберг не стал задерживаться и продолжил свой путь дальше на юг, нанося на карту побережье Хонсю. 22 июня он зашел в бухту Тасирохама и встал на якорь у деревни Исомура. Здесь на борт «Архангела Михаила» поднялся чиновник князя Масамунэ Датэ, правившего близлежащим Сэндаем, — Канситиро Тиба. Он осмотрел парусник, пытался разговаривать со Шпанбергом, однако из-за того, что взятые в экспедицию переводчиками айны не знали японского языка, Шпанберг и Тиба не смогли объясниться. Шпанбергу лишь удалось с помощью японского чиновника удостовериться, что он действительно находится у побережья Японии и показать по карте, что суда приплыли из России. Так произошел первый контакт русских с японским официальным лицом. Канситиро Тиба жестами настойчиво показывал, что русским следует уйти из Японии. (В соответствии с эдиктами 1639 года о самоизоляции, всем японцам под страхом сурового наказания было предписано воздерживаться от контактов с иностранцами. Более того, даже капитанам китайских судов, на которые этот запрет не распространялся, в 1736 году было предложено ограничить свои заходы в японские порты).
После этой встречи, не сходя на берег, Шпанберг развернул «Архангела Михаил» на север и 14 августа 1739 году вернулся в Большерецк. Он привез с собой кое-какие японские вещи, в частности две золотые японские монеты, полученные за два отреза русского сукна. Эти монеты были приложены к отчету Шпанберга и отправлены в Петербург.
Что касается Вальтона, то он оказался решительнее и любознательнее Шпанберга. 19 июня 1739 года он приказал штурману Казимерову, квартирмейстеру Черкашину и шести матросам отправиться на берег, набрать там свежей воды и заодно осмотреть деревню Амацумура. Эти люди оказались первыми русскими, вступившими на японскую землю. После посещения русскими деревни на борт «Святого Гавриила» поднялся местный чиновник. Он внимательно осмотрел судно. Однако из-за того, что и у Вальтона не оказалось переводчика, знавшего японский язык, объясниться с чиновником не удалось. Как и в случае со Шпанбергом, чиновник жестами просил судно удалиться от берегов Японии. Вальтон одарил чиновника и его спутников подарками «для показания к ним приятного дружества». Продолжая свой путь на юг, Вальтон дошел до залива Симода. Здесь судовой врач Дягилев с несколькими матросами сошел на берег, чтобы набрать питьевой воды. 23 июня «Святой Гавриил» повернул на север и через месяц благополучно вернулся в Большерецк.
Сохранился отчет штурмана Казимерова о посещении деревни Амацумура. В нем мы можем прочитать следующее: «Ходил я по слободе, в которой дворов например полторы тысячи. Строение во оной слободе деревянное и каменное, палаты устроены вдоль по берегу близ моря, например версты на три, и жители той слободы имеют в домах чистоту и цветники в фарфоровых чашках, а также и лавки с товарами, в которых видел я пестряди бумажные и шелковые, а иного вскорости рассмотреть некогда было; скота имеют у себя коров и лошадей, тако ж и куриц. А хлеба, по-видимому, кроме рису и гороху у них нет; из овощей имеют виноград, померанцы, шепталу и редис».
Так был проторен морской путь из России в Японию. Это событие запечатлелось в памяти японской общественности. В январе 2005 года в Камогава, выросшем на месте деревни Амацумура, был поставлен памятный камень с надписью «Место первой в истории высадки русских на берега Японии».
Р.S. Поскольку из-за отсутствия переводчиков Шпанбергу не удалось письменно зафиксировать свои контакты и переговоры с японцами, один из его столичных недоброжелателей написал донос, намекая, что Шпанберг якобы побывал не в Японии, а в более близкой Корее. Донос вызвал оживленные пересуды в правительственных и научных кругах. Чтобы положить конец этим слухам, Шпанбергу удалось в 1742 году организовать еще одну экспедицию из Охотска к берегам Японии. … Однако штормы не позволили Шпанбергу приблизиться к японским берегам, и экспедиция вернулась в Охотск, не выполнив задачу. В 1750 году сын Шпанберга — Андрей, который участвовал в экспедиции своего отца в Японию, обратился в Правительствующий сенат с просьбой — снарядить еще одну экспедицию, чтобы закрепить проложенный отцом по морю торговый путь в Японию. Однако его просьба не была удовлетворена» [Хроника российско-японских связей / Год 1739. Первые русские на японской земле http://ricolor.org/rz/iaponia/jr/ist/hronika/2/ ].
«Утверждение М.П. Шпанберга о том, что в 1738 г. «Архангел Михаил» дошел до 45° с. ш., уже в 1741 г. потребовало дополнительной проверки. Штурман экспедиции М. Петров при составлении чистового вахтенного журнала плаваний 1738-1739 гг. «показал» на М. П. Шпанберга «секретное дело», утверждая, в частности, что его, М. Петрова, заставляли вносить изменения в журнал экспедиции. Он доказывал, что в 1738 г. М. П. Шпанберг остановился между 46 и 47° с. ш. и оттуда повернул обратно. Для установления истины журнал плавания 1738 г. (его вел на судне сам М. Петров, М. П. Шпанберг вел свои записи отдельно) был освидетельствован офицерами экспедиции – мичманом А. Шельтингом, штурманами Л. Казимеровым и И. Верещагиным. В журнале оказалось много ошибок в определении «ширины в градусах и минутах, в румбах и в разстоянии». О несходстве, обнаруженном в журнале, в январе 1741 г. был составлен экстракт и вместе с рапортом офицеров направлен в Адмиралтейств-коллегию. К экстракту был приложен лист чернового журнала бригантины «Архангел Михаил» с записями за 3 августа 1738 г. Рассмотрев все эти документы, Адмиралтейств-коллегия признала донос М. Петрова ложным. Решением ее было подтверждено, что в первой экспедиции к берегам Японии в 1738 г. М. П. Шпанберг дошел до 45° с. ш., т. е. до широты о-ва Надежда (о-в Итуруп) (ЦГАВМФ, ф. 212, оп. 11, д. 774, л. 35-42)» [https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Reisen/XVIII/1700-1720/Issl_russ_tich_ok_XVIII_perv_pol/101-120/110.phtml]
«Летом следующего 1741 г. он совершил своё третье путешествие к Курильским островам, отрядив предварительно дубель-шлюпку «Надежда» под командой мичмана Шельтинга с геодезистом Федоровым для описи западных берегов Охотского моря до устья Амура. Привести в исполнение свой план и на этот раз Ш. не удалось. Он намеревался уже возобновить плавание, когда 23 сентября 1743 г., по Высочайшему указу, экспедицию велено было приостановить» [Русский биографический словарь А.А. Половцова]
«После окончания Камчатской экспедиции судьба Шпанберга сложилась не очень удачно. В 1745 г. он был предан суду «за самовольное возвращение из Сибири» и по многим другим проступкам, в которых он обвинялся. В 1749 г. он опять попал под суд, после того как в Архангельске опрокинулось судно, которым он командовал (погибло 28 человек. – С.В.). Только в 1752 г. Шпанберг был признан по суду невиновным по всем обвинениям. Умер 26 сентября 1761 г. в Кронштадте. Был женат на «Марии Андреевне», как её называют русские источники. Имел сына Андрея, участвовавшего вместе с ним в плавании 1742 г. и описывавшего Авачинскую бухту в 1737 г., и дочь Анну, вышедшую замуж за врача Филипа Вильгельма Буцковского, участника обоих Камчатских экспедиций. (ОМС 1885, ч. 1, с. 427–429; Lind, Møller 1997; Fjodorova etc. 1999).
Член Союза писателей России
Сергей Вахрин
Путаница с портретом Витуса Беринга
В 1946 году на чердаке дома Евдокии Трегубовой из рода Берингов нашли тот самый портрет мужчины, который приняли за изображение прославленного командора. На нем художник запечатлел дворянина времен петровской эпохи — открытое широкое лицо, черные волосы до плеч. Портрет командора приняли за истину — его тиражировали энциклопедии, атласы, учебные пособия.
Но 6 августа 1991 года участники российско-датской экспедиции во время исследования Командорского архипелага обнаружили на острове Беринга захоронение. Маленькое кладбище ученые отыскали с помощью заметок участника Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга — доктора Георга Стеллера. На месте погребения нашли останки нескольких человек. Это были погибшие моряки пакетбота «Святой Петр» — парусника, на котором командор возвращался в Петропавловск-Камчатский. На принадлежность команде судна указывали нательные кресты, предметы морского быта. Одно из тел было похоронено в ящике с решетчатым дном. А по свидетельствам офицера пакетбота Свена Вакселя умершего Беринга похоронили именно в деревянном гробу.
Ученые исследовали останки и создали гипсовый слепок черепа командора в лаборатории Петропавловска-Камчатского. Это помогло им восстановить истинный облик Беринга. Он оказался мужчиной с североевропейскими чертами лица, тяжелым подбородком и крупным носом. Ничего общего с портретом, найденным в послевоенные годы. Историки и антропологи стали разбираться, в чем же дело. И выяснили, что на «том самом» портрете изображен дядя Витуса — поэт Витус Педерсен Беринг. Конфуз для научного мира — 75 лет за великого исследователя Дальнего Востока «выдавал» себя совершенно другой человек. Для подтверждения исторической правды в Сколково открыли памятник командору, который полностью соответствовал его реконструированной внешности.
Источник: камчадалы.ru
